— Заработаешь воспаление легких, — предупредил Кристап.
— Тогда лягу в больницу — и ты мне опять будешь приносить вереск, — сказала Лигита. — Ты ведь придешь, Кристап, да?..
Она быстро сняла туфли, чулки, сбросила одежду и вступила в воду. Только доплыв почти до середины реки, остановилась и оглянулась назад:
— Божественно! Ступай ты тоже!
Кристап улыбнулся, развязал цепь и, используя доску настила вместо весла, стал грести ей навстречу.
Лигита вскарабкалась в лодку и сразу потянулась к своей теплой кофте, но Кристап успел заметить жемчужину, мелькнувшую в вырезе блузки.
— Неужели те самые?..
Лигита сжалась, будто ее уличили в неблаговидном поступке.
— Нет, нет! — почти выкрикнула она и спрятала украшение в кофту. — Выслушай и попытайся понять. После всех лагерей смерть мне казалась единственной реальностью, жизнь недосягаемым чудом. Но я поверила в него и поэтому отправилась тебя искать.
По обочине шоссе течет людской поток. Трудно различить лица в колышущейся неторопливой массе, но опущенные плечи, волочащиеся по земле ноги говорят о том, что люди доведены до полного изнеможения. В первые дни свободы на многих еще лагерная одежда с различительными знаками — желтыми звездами, буквами, треугольниками, квадратами. Идут военнопленные, по их лохмотьям едва можно узнать форму союзнических войск. Иных даже тоска по родному дому не может больше ни на шаг продвинуть вперед — иссякли последние силы, и изнуренные люди опускаются на траву, которая зеленеет по обочинам.
Навстречу потоку мчатся грузовики с американскими солдатами, фургоны Красного Креста подбирают тех, кто не может подняться.
На дороге возле полевых кухонь, где солдаты раздают освобожденным узникам суп, угощают куревом, возникают пробки. Но все терпеливо дожидаются своей очереди, не осталось, видимо, пороху, чтобы пробивать локтями путь к дымящимся котлам.
Лигита устало тащится вдоль рядов бывших заключенных, такая же слабая, измученная, как все. Внимательно заглядывает в лица, наклоняется над сидящими, лежащими. Но не находит своего друга.
…Близится лето. Точно такая же нескончаемая длинная колонна движется по другому шоссе. И здесь по дорогам разъезжают американские виллисы, но те, кто в них едет, одеты во французскую форму.
Машина резко тормозит, шофер с галантным жестом приглашает сесть. Но Лигита мотает головой. Сухие губы с трудом произносят:
— Кристап?
Шофер пожимает плечами и уезжает, а в раскаленном воздухе все еще звучит стон.
«Кристап?.. Кристап?.. Кристап?..» Сколько раз задавала она этот вопрос, ко скольким людям обращалась, сколько дорог исходила, сколько раз в изнеможении опускалась на землю. Вот и опять она сидит на траве. Глаза ее закрыты. Неподалеку видны ворота, ведущие в лагерь для перемещенных лиц. «D. P. CAMP» — подтверждает вывеска.
Из ворот выскакивает худощавый паренек, несется к Лигите. Какое-то мгновение он раздумывает, затем энергично дергает девушку за рукав.
Лигита, встрепенувшись, пробуждается ото сна, похожего на обморок, широко распахивает глаза.
— Есть? — почти кричит она.
— Ты мне обещала курево, — настоятельно напоминает парень.
Лигита протягивает ему пару скомканных сигарет.
Парнишка отбегает на безопасное расстояние и оттуда выпаливает:
— В нашем лагере нет Кристапа из Риги. Я просмотрел весь список. Но на той стороне Эльбы тоже есть перемещенные из Латвии…
Лигита с трудом поднимается.
— Останься! — предлагает малый. — Англичане два раза в день дают нам суп. Послезавтра, говорят, приедут два русских офицера. Кто захочет, может поехать домой.
— Нет, — как бы про себя говорит Лигита. — Вдруг он все-таки где-нибудь здесь?..
Ее тоненькая фигурка медленно удаляется по дороге.
…Моросит холодный осенний дождь, но на «вшивом рынке» как ни в чем не бывало толкутся сотни людей. Осенняя стужа не помеха торговле. Какую одежду только тут не увидишь. Мелькают в толпе поношенные мундиры вермахта, с которых содраны знаки отличия, костюмы и пальто довоенного покроя. То тут, то там снуют английские солдаты, промышляющие сигаретами и жевательной резинкой.
Выбор товаров необъятен. Шмот масла и ржавые гвозди, кучками лежащие у ног продавцов, как бы представляют две крайние точки на шкале базарных ценностей. Есть тут и гадальщики с традиционными воронами, фокусники, а также воры — выискивая жертву, они наметанным глазом прицениваются к базарному люду. Именно они зачастую одеты приличней других и поэтому своим благообразным видом внушают доверие случайным посетителям барахолки.