Она надела вечернее платье, вернулась в каюту и увидела у Кристапа в руках фотографии.
— Кого ты предпочитаешь — мать или дочь? — спросила она с озорством и кокетливо повертелась перед Кристапом. — Может быть, надо было одеть что-нибудь попроще?
— Оставайся в этом, если не боишься испачкаться, — безразлично ответил Кристап.
— Надеюсь, твоя матушка не обиделась, что я сама не навестила ее, но я не могла идти к ней с пустыми руками… — Она достала из чемодана прозрачный пакетик, вынула из него ночную рубашку, отделанную дорогими кружевами, и как бы играя приложила к себе. — Как ты думаешь, Аусме такой подарок доставил бы радость?
Кристап не ответил. Лигита опустилась на краешек стула рядом с ним и прильнула к нему:
— Поцелуй меня, Кристап.
Их лица сблизились: губы вот-вот коснутся друг друга. Но Лигита вдруг усмехнулась, отодвинулась.
— Ты выглядишь так, словно боишься, что я тебя совращу и насильно увезу в Швецию.
— Я проверил: чемодана для меня нет — все малы…
Она налила виски, смешала его с содовой, подняла свой стакан и задумчиво посмотрела на Кристапа:
— Когда-то ты меня учил: главное — выжить. Значит, за выживших.
— Нет, Гита. Тогда я еще не умел высказать все до конца. Главное — остаться живым. Жить в своей работе, в том эхе, которое будет звучать еще долго после тебя.
Ему показалось, что его слова скользят мимо ее сознания, и он замолк.
— Можно и за это, — Лигита осушила свой стакан. — Тогда за тебя и за Пича. — Она вынула из сумочки сигареты, зажигалку и закурила. Затем откинулась на спинку дивана и выпустила тонкую струйку дыма. — Какой необычный день! По совести, я даже не знаю, где теперь нахожусь, в гостях или дома.
— Твоя родина здесь!
— Родина… — повторила Лигита. — Звучит красиво… Знала бы я, по крайней мере, где могилы отца и матери. Да, как наивно было строить воздушные замки, думать, что здесь меня ждет горсть вереска… Скажи ты мне — что такое родина?
Кристап долго молчал. В трудную минуту он всегда вспоминал все хорошее, что дала ему родина. Для него родина была родником живой воды. Ему, скульптору Кристапу Аболтыню, было что сказать миру, потому что он ежедневно пил из этого родника.
Лигита, наверно, не могла бы жить здесь, как все, радоваться тому, что она среди своих. И что бы она тут делала? Существовала бы на посылки, которые ей присылал бывший муж?
— Родина — это то, за что отдал жизнь твой отец, — наконец ответил он. — Нечто такое, что ты могла бы назвать своим, если бы поняла, что оно существует не только в прошлом, но и в будущем.
— Это предложение? — Лигита вымучила улыбку, но на глазах у нее блестели слезы. — Поздно, Кристап. В те дни, когда ты меня звал по радио, я тебя не услышала. А теперь… Кроме тебя, у меня тут никого нет.
— Даже не знаю, как тебе помочь…
— Меня можно только пожалеть, — Лигита вытерла слезы. — И все-таки я уеду богаче, чем приехала. Наконец у меня будет о чем вспоминать в одинокие вечера… Это тоже часть родины.
— Может быть, ты права, — неуверенно согласился Кристап.
— И если мне станет совсем невмоготу, сяду в самолет и через час буду у вас. Верно, Кристап?
Кристап нащупал в кармане золотую цепочку с жемчужиной и вернул ее Лигите.
— Оставь это себе или подари дочери. Я не собираю сувениров. — В этих словах звучало не обвинение, а глубокая печаль. — А теперь пора идти. Мы уже и так засиделись.
Мастерская Кристапа преобразилась до неузнаваемости. Строительные леса отодвинуты к стене, тарелки с закуской живописно расставлены на досках. Аусма, праздничная, нарядная, встретила первых гостей — Калныня и старого скульптора. Несмотря на ее старания, Бруверис от стопочки отказался категорически.
— Пусть сперва уберет свои фонари, — преисполненный священного гнева, крикнул он Аусме, указывая через плечо на прожектора. — Иначе ни капли в рот не возьму.
— Но у меня нет с собой аппарата, — пытался образумить его Калнынь.
— Все равно! Один раз установили скрытую камеру и сделали из меня посмешище, целую неделю не мог показаться в академии.
— Даю вам честное слово! — поклялся Калнынь.
— Тогда сидите все время со мной рядом, — уступил Бруверис. И опрокинул наконец стаканчик.
Аусма открыла дверь и пропустила в мастерскую Ильзе и Петериса.
— Ты еще пожалеешь, что пригласила нас! — кричал Петерис. — После того как я искупался в Даугаве, аппетит у меня как у семерых голодных моржей.