«Моряк, а ни одной татуировки, — наконец промолвила она. — Поздравляю! В книгах морские волки всегда носят на груди якоря и голых русалок. — Наташа устроилась поудобней и, дружелюбно поглядев на меня, сказала: — Расскажите что-нибудь интересное. Мне очень нравится слушать о чужих городах и народах. Может быть, это нечестно, но в библиотеке, где я работаю, новые книги о путешествиях я прежде прочитываю сама».
Что мне было делать? Сказать правду, разочаровать ее? Я был уверен, что тогда нить разговора оборвется и я никогда с ней больше не сумею заговорить. Я начал вспоминать рассказы друзей о визитах дружбы в Англию и в Швецию, о сложных маневрах на незнакомых фарватерах, о штормах и веселых приключениях в чужих портах. Понемногу я вошел в роль, изображая попеременно то штурмана с крейсера «Свердлов», то командира поста на атомной подводной лодке, то командира торпедного катера. Я бросал якоря у берегов Англии, проводил недели в полярных льдах Арктики, со скоростью пятидесяти миль гнался за нарушителями границы. Незаметно наступил вечер, я надел морскую форму, которая как бы подтверждала правдивость моих рассказов. Я чувствовал, что лечу, как корабль на подводных крыльях, и, осмелев от доброжелательного внимания Наташи, предложил поужинать в самом роскошном ресторане Гагры.
Так началась наша дружба. Работая в библиотеке, Наташа была начитанна, умела не только слушать, но и интересно рассказывать. Я был вдвойне счастлив. Теперь уже мне не надо было ничего придумывать, красоваться, как петуху в чужих перьях. Но признаться во лжи первого дня у меня не хватало храбрости. Казалось бы, это мелочь в сравнении с нашими разговорами об искусстве, музыке, о романтике, о жизни, о будущем, которое мы уже не представляли себе друг без друга. Мы не расставались целыми днями, вместе ходили на пляж и в кино, на концерты и на танцы, вместе ездили на озеро Рица, в Сухуми и другие традиционные места посещений. В автобусе мы всегда сидели рядом, и я был счастлив, когда наши руки неожиданно соприкасались или когда на крутом повороте я мог поддержать ее. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но мы впервые поцеловались только на станции, когда поезд увозил Наташу в Саратов к родителям. Вернувшись в санаторий, я сразу написал ей длинное письмо, где наконец признался в своей безграничной любви. И она мне ответила!
Мы переписывались всю зиму. Весной Наташа сообщила, что приедет ко мне в гости, хочет побывать на Рижском взморье. Я был страшно рад и в то же время убит — ведь бесстрашный «морской волк» окажется жалким начальником поста. Надо было сказать правду прежде, чем она сама ее узнает. Я попросил внеочередной отпуск «по семейным обстоятельствам» и полетел в Саратов. Не щадя себя, я честно рассказал, что и как. Наташа не рассердилась. Оказывается, она и без меня знала, что я сухопутный моряк, иначе не стала бы со мной дружить. Ей, мол, не улыбается муж, который лишь раз в месяц заглядывает домой… Через неделю я привез на остров молодую и красивую жену.
Варшавский умолк. Молчал и механик. Он не знал, что следует говорить в таких случаях и почему старший лейтенант решил рассказать ему, совсем чужому человеку, историю своей женитьбы. Он ведь совсем не был похож на болтуна.
Лудзан неловко шевельнулся: с каким наслаждением он бы теперь прилег, чтобы перед сном хоть в мыслях погостить у жены в Ленинграде. Как хорошо, что Анфиса не возражала против его морской службы! Завтра же надо будет написать ей, что после Нового года освободится двухкомнатная квартира и она сможет тут же начать работать в портовой больнице… Но Варшавский прервал течение его мыслей.
— Прошел медовый месяц, — тусклым голосом проговорил старший лейтенант. — Нужно было начинать жить. Поверь мне, что я в Саратове не приукрашивал условия на моем острове, скорее, наоборот. Поэтому я не ожидал, что Наташа воспримет все так трагически. Конечно, нет общества, нет развлечений. Но разве все так уж плохо? По вечерам электричество, слушай радио или смотри телевизор. А днем?
«Игорь, мне скучно, — жаловалась она. — У тебя своя работа, ты целый день на людях. А мне что делать? Смотрю на телефон на стене — и некому позвонить. Носи свои бумаги домой и работай здесь. Мне хоть не будет так одиноко…»
Но разве я имел на это право? Сам знаешь, какова наша служба. И мне нигде не было покоя. На посту, когда выпадал свободный час, меня одолевали мысли о Наташе: сидит, мол, дома одна — и я спешил к ней. Дома же волновался — мало ли что может произойти на службе. Я стал нервный, сердился на себя, на Наташу. Взрослый человек — не грудной ребенок, с которым нужно нянчиться. Почему бы ей не использовать свободное время для учебы?