«Морда татарская, — думает про себя старший лейтенант Простак и пишет дальше: — Из ларька похищено денег в сумме восемнадцать рублей, конфет 2–3 килограмма, водки «Московская» — 10 поллитров. «Столичная» — 30 поллитров, вино «Белое» — 7-12 поллитров».
«А какие признаки позволили на месте происшествия определить, что именно похищено и сколько?» — написал прокурор по поводу прошлого протокола.
«Елдак, — думает старший лейтенант Простак, — не первый год здесь работаем, а он со своими порядками… Еще на ковер вызовут, если выяснится, что все это записано со слов самой заведующей ларька».
Старший лейтенант Простак поднимает голову и смотрит в зарешеченное окно. Все, что он видит — посторонние предметы. Ничего не помогает быстрее окончить протокол и отправиться на улицу Парижской Коммуны к вареникам с мясом и чарке водки. «Вон дерево торчит, срубить бы его давно, свет заслоняет. А вон кричит пьяный на улице… Затащить бы его сюда и в четырех стенах вдвоем с дежурным по печени, по печени… Через мокрое полотенце, чтоб следов не было… Но нет, не на улице это кричат, а здесь, в коридоре райотдела милиции».
Обрадовался старший лейтенант Простак, дверь настежь.
— Сын у меня, сын… Емельян… Ушел три дня…
— А? Шо?
— Где начальство? — вошел уже окончательно в нервную дрожь Яков.
— Начальство? Будет и начальство. Алкаш, я тебя не первый раз вижу…
— Как? Яков Каша… Стахановец… Фронтовик… На всесоюзном лично…
А руки бегают, бегают, и слова выпрыгивают произвольно. Слова сами по себе, Яков сам по себе, руки сами по себе. Нет, правая уже неподвижна. За спину правая завернута так, что в локте словно переломлена.
— Общественность… социалистическая… гады… — выдавливает Яков. Лицо налилось кровью, губы отвердели.
— Борыс, где ты..? ать… мать…
— Полотенце мочу под краном, товарищ старший лейтенант.
— … ком… кому… эхо… ухо…
Задыхается Яков в собственной рубашке, на голову натянули, заголилась спина, обнажились фронтовые раны…
— По соплям не надо! Припарки, припарки ставь… Через мокрое…
— Сомлел, падло.
Лежит Яков неподвижно. А из кармана удостоверение выпало, красная книжечка, «…действительно является…» И партбилет с длительным партстажем.
Старший лейтенант Простак чешет лохматую голову. Болит голова, словно кастетом сзади стукнули…
— Перегнули… Я же говорил, по соплям не надо… Сколько раз учить…
— Так, товарищ старший лейтенант, вы ж сами…
«Чуть что — в кусты. Били вместе, а законность соблюдать хочет врозь».
— Что хотел гражданин? — строго уже спросил, как не с «Борыса», а как с сержанта, с подчиненного.
— Сын у него пропал.
— Сын? Как фамилия? Каша… Это, кажись, его в гортеатре награждали как первого комсомольца? Беда с этими старыми большевиками. Писать теперь будет. Ну-ка вылей ему воды на голову.
— Товарищ Каша, что ж вы сразу не сказали…
Тело у Якова совсем поломано на много частей, а голова отдельно от туловища лежит.
— Душить вас надо… а-ах… контру… рабоче-крестьянская… товарищ Калинин…
— Ну, товарищ Каша, нехорошо… мы советское учреждение. Бывают ошибки, ошибочки… социалистическая законность… но и каждый гражданин должен содействовать… На меня обопритесь, на меня… Сюда, на стульчик… Мокрое полотенце к губам, весь жар вытянет… Так у вас сынок пропал? Примем меры… Хотя разное бывает… Месяц назад тоже гражданин явился — жена пропала… Ушла и нет ее… А начали искать, у него в сарае под дровами, в земле пропавшая закопана. Я без намеков, просто работа сложная, и ошибки всюду возможны. Вот два дня назад неопознанный труп мужчины обнаружили на обочине шоссе. Так, чтоб он внимание проезжих не привлекал, его соломкой прикрыли какие-то граждане. Помешали расследованию. Первоначальное положение одежды нарушено.
Тело Якова, кое-как сложенное воедино на стуле, снова задрожало само по себе.
— Где?
— Что где?
— Неопознанный мужчина?
— В морге. Но вашего найдем. Утром лично я дам лучшую розыскную собаку. Сейчас, сами понимаете, собаке отдых необходим, иначе нюх теряет. Вы у нас переночуйте, а утром поедем. Сержант, проводите товарища.
И переночевал избитый Яков в камере. Сидел всю ночь на твердой скамейке и слушал, как гудит ветер.
«Беда с этими старыми большевиками-комсомольцами… Еще к прокурору побежит. Лучше на ключ», — думает старший лейтенант Простак, сидя над протоколом. Пока в третьем часу ночи добрался на улицу Парижской Коммуны, вареники уже были холодные и твердые, как уши у мертвеца с обочины шоссе. Выпил чарку водки, загрыз огурцом и лег в дурном расположении, повернувшись к жене задом.