- Как же тут ужасно... - гнусавя, произнес Софрон, поставив свою сумку на грязную землю.
- Ладно, хватит ныть! - строго сказал Головко. - В конце концов, нам сюда и не нужно.
- Но ведь здесь невозможно! Ууу! - пропищал Жукаускас.
Пустота заключалась в пейзаже, который открылся двум отважным агентам, прилетевшим в это место. Неприятный обесцвеченный морок затоплял простую дорогу, простой лес и простое небо. Хотелось раскрасить эту дорогу, этот лес и это небо, как контурную карту, или включить ее в живительную электросеть, словно бездвижную до поры до времени игрушку, лежащую в неестественной позе под кроватью в пыли. Не-красота была неким главным законом, управляющим всем тем, что здесь было. Даже желтизна облаков была совсем как синяки на роже справедливо побитого маньяка, и совершенно не напоминала о золоте, цветах, или луне. Редкие ежащиеся субъекты ходили туда-сюда. Восторг был всему здешнему противоположен.
- Я хочу назад! - завопил Жукаускас. - Я хочу жиздры! Почему мы не взяли с собой бутылку? Где моя жена? Где же настоящее?!
- Да перестань ты, козел! - злобно сказал Головко. - Если ты не заткнешься, я не дам тебе вина, которое я для тебя, дурака, взял.
- А! - крикнул Софрон.
- Помолчи, - огрызнулся Абрам.
Невероятная гадость была будто сконцентрирована в каждой веточке, в каждой травинке, в каждом листике, растущем здесь. Дух отвращения затоплял все окружающее, словно канализация, вышедшая из недр и поглощающая беззащитную природу своей вонью и гнилью. Но почти не воняло; все это походило на убийственно-огромную серую дыру, куда проваливаются прекрасные мифы и нежные предметы, как в трясину аморфного, копошащегося, небольшого мирка, и откуда не может выйти ничего, кроме скверного духа серого порошка, в котором не заключено ничего, и где нет подлинного пламенного не-существования, а есть лишь влажная жизнь не претендующих ни на что физиологических теней. Надо было сжечь это, спалить, взорвать, но мешали сырость и скука. Являлось ли это якутским пределом? Наверное, только война способна оживить, уничтожить и возродить этот глупый провал в великой стране. И нужны были лошади, и нужен был злой победитель.
- Не могу-у!! - завопил Жукаускас, топнув ногой в лужу. - Или дайте мне вина, или я умру здесь, сгину, погибну. Проклятый Дробаха, куда меня заслал!.. Мне очень плохо.
- Подожди, - по-деловому сказал Абрам Головко и отошел от Софрона.
Он подошел к стоящему такси, внутри которого сидел толстый сонный таксист.
- Здравствуйте!
- Привет.
- Нам бы в Алдан.
Таксист поднял вверх изумленные глаза, засвистел, засмеялся и ударил ладонью по креслу рядом с собой.
- Ты - трехнутый?!
- Почему?
- Ты охуел?!
- Почему?
- Ты пьян?!
- Нет.
- Ты знаешь, сколько отсюда до Алдана?!
Головко сделал виноватое лицо, вежливо хихикнул и сказал:
- Туда самолеты не летают, а нам надо, нам сказали, что отсюда можно, пожалуйста, мы заплатим сколько скажете, хотите тыщу, полторы?! Нужно ведь, братан, понимаешь, и ничего не летает! Я бля буду, вона это как эва, туды-сюды, раскудриться мне в сиську, захезать сосиску! Нас двое - мы раз, вжик, и все. Таксист уважительно помолчал, потом проговорил:
- Я не поеду.
- Почему? Полторы штуки.
- Я не трехнутый, - жестко сказал таксист. - Правильно, туда ничего не летает, да кто туда полетит?! Там эвенки, тунгусы, якуты, война, трах, бум, блокада, смерть, кровь. На хер мне это? Жизнь ведь подороже, чем твои тыщи. Если бы еще доллары...
- Нет уж, друг, - проникновенно ответил Головко. - Доллары у нас у всех появятся, когда мы расфигачим их всех, наладим прямой контакт с американцами и канадцами через полюс, и будем цвести, любить и прекрасно жить. Но у меня есть рубляшники.
- А у меня какашники! - насмешливо сказал таксист. - А ты что, хочешь завоевать Алдан?
- И Алдан тоже! - гордо воскликнул Абрам.
Таксист посмотрел на его мощную фигуру и одобрительно кивнул.
- Уж не знаю, не знаю... Но могу тебе посоветовать. Я могу отвезти вас в Нерюнгри, на автостанции договоришься. Попробуй. Они могут поехать в Алдан. Им все равно. Они - русские люди, они не боятся, и они любят рубли.
- Так поехали! - обрадовался Абрам.
- Шестьдесят, - строго сказал таксист.
- Ура! - крикнул Головко и побежал к Софрону. - Вперед, дорогой мой! Я договорился, мы едем в Нерюнгри, там русские люди, они любят рубли и самовар! Поехали!
- Где вино? - мрачно произнес Жукаускас.
- Я дам вам в машине.
- Почему Нерюнгри? - сокрушенно спросил Жукаускас. - Почему?
- Оттуда мы попробуем доехать до Алдана. Оттуда. Ну, поехали в Нерюнгри?!
- Да хоть в жопу, - печально промолвил Софрон и взял свою сумку.
Они резко выехали, выстрелив из-под колес дорожной вязкой грязью. Головко вытащил бутылку вина и дал ее Софрону; тот зубами открыл пробку и сделал первый сладостный глоток.
- Вот наша бедная Россия, - сказал таксист, показав рукой неопределенно куда. - Грязь, унылость, леса, поля...
- Мы же в Якутии! - перебил его Софрон, булькнув вином.
- В Якутии?.. - изумленно проговорил таксист. - Какая ж это Якутия?! Это вообще-то Эвенкия, здесь эвенки были. Но мы их всех выгнали. Они теперь, гады, в лесах ходят и режут наших людей. И с якутами воюют. А мы держимся. Но мы им ничего не отдадим, во-как!
- А кто вы? - спросил Головко осторожно.
- Русские, конечно! Я вот как думаю: все - Русь!
- Это понятно... - начал Абрам.
- Нет! Все, что есть - Русь. И всех надо выпереть. Развели тут пиздоглазие...
- А евреи? - спросил Головко.
- А евреи меня не интересуют. Я - русский человек.
- А эвены? - спросил Софрон.
- Тьфу, - с омерзением произнес таксист.
- А как же Советская Депия? - спросил Абрам;
- Все - Русь, - повторил таксист и обиженно замолчал.
Они мчались по вопиюще неровному шоссе с большой скоростью; машина визжала, словно работающий на пределе старый механизм; никто не ехал ни впереди них, ни сзади; и таксист, как бывалый человек, крепко сжимал свой руль и безучастно смотрел вперед.
- Это Ленин, или Сталин, или Свердлов, или Горбачев сделал всю эту Депию, а на самом деле есть Россия и только Россия, и никаких тебе чучмеков и литовцев! - возмущенно выпалил таксист, повернув свою голову назад и посмотрев в глаза Жукаускасу, пьющему вино. - Были разные губернии, княжества, деревушки, селушки, а всего этого говна разнородного не должно быть. За что сражались? За нанайцев, что ли? Вот всему и крышка, вот всему и конец, вот и трубочка наступила. Еще Петруха Первый когда-то сказал: <Еб вашу мать!> И построил Ленинград, нашу Пальмиру. А если всякая чучуна, всякая мордва, разная там хохлота, беларусня будет права качать, то что же будет-то?! Вот в Америке захотели краснорожие потребовать себе землицы, им сразу - хрясь! И никаких томагавков, никаких бесед. А у нас, значит, надо любую ненчуру уважать? Никогда; я верю, что Россия возродится! Надо их просто по шее, по морде, по почкам, по дыхалке - и все. Ничего; появится еще внушительная русская палица, которая разгромит ихнее у-шу. Воскреснет Иван и покажет свою мотню. Мы еще уничтожим это кощеево племя, разотрем ноженькой эту погань. Мы уже их выгнали из Чульма-на, из Нерюнгри. Я сам чульманец, в Нерюнгри все свихнулись немного на этой - хе-хе - русской идее, но я за Россию готов яйца отдать! Чульман переименуем в Ивановск, А Нерюнгри - в Андреевск. И все это будет Владитунгусская губерния. Или Нижневладитунгусская губерния. Но это еще обсудим, я-то считаю, что Чульман должен стать Николаевском, а есть мнение, что - Андреевском. Но это все неважно, главное их размочить, а они сильны, гниды. Алдан-то не отдают. Так, что, если у вас есть идея захватить Алдан, я с вами. Чтоб везде Русь была! Потому что мир - это Русь, и любовь - это Русь, и хлеб - это Русь, и песня - это Русь, и Бог - это Русь, и я - Русь. И без меня Русь не наполнена, не целиком, не вся. Я - часть, я - даль, я слаб, я смог! Во мне Русью пахнет, в конце концов! Потому что все это - правда, и все это - истина, наше дело - самое наиправейшее, и кривду мы захуячим. С тех пор как Владимирское солнышко встало над большим небом, с тех пор как течет Волга и плещется Селигер, с тех пор как рыщет медведь и работает радио, и до последней битвы с мировой Чучмечью мы будем сражаться за каждую букву твою, о, Русь, доченька моя, цуценька, ладушки. И кто не с нами, тот дурак, а кто дурак, тот козел, а кто козел, тот осел. Понятны вам речи мои, или плохо доходит?!