Выбрать главу

А. Д. Михайлов

I

«В его строке — свинец. В его горячих венах             Неистовая желчь течет». А я двенадцать лет в долинах сокровенных             Копил стиха блаженный мед. Придет моя пора — и я раскрою улей,             И подтвердит мой каждый слог: Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули.             Когда-то страстный Архилох, Обманутый в любви двурушничеством тестя,             Могучим ямбом прогремел. Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести             Строку оттачивать умел. Я не метал громов из мелочной гордыни.             Мне лишь отчизна дорога. А снизойдет к ней мир — и желчь во мне остынет.             Мой гнев — законности слуга. Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным             Огнем и сталью потрясать. Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных —             Чтоб человеку жизнь спасать.

II

Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды

            И раскрываешь купола?

Что так слезлив Давид, кому несет в угоду

            Кисть, что божественной слыла?

О небо! О судьба! Поверить ли фортуне?

            О гроб, залитый морем слез!

А как небось Барер стенает на трибуне —

            Аж пафос в клочья, на износ!

Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают,

            Негодованье души жжет.

Вот якобинцы им рыданья посылают.

            Бриссо, который не солжет,

Твердит, что углядел, как в смраде испарений

            Свернулся пеленою мрак:

Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,

            Рожденных мерзостью клоак.

А это к праотцам зловещей, грязной тенью

            Душа Марата отбыла…

Да, женская рука и впрямь во дни цветенья

            Такую жизнь оборвала!

Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:

            Петле за сталью не поспеть.

Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить…

            С Маратом есть о чем жалеть:

Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.

            Скажи «подлец» — в ответ кричат

«Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья…

            Но первым все же был Марат.

Да он и был рожден под виселичной сенью,

            Петли надежда и оплот.

Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье.

            Тебе Гора вот-вот пришлет

Героев на подбор — шеренгой многоликой:

            Лежандр (его кумир — Катон),

Заносчивый Колло — колодников владыка,

            За ними Робеспьер, Дантон,

Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы:

            Коммуна, суд и трибунал.

Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться…

            Ты б поименно их узнал.

С отходной сим святым, достойным сожалений,

            Пришел бы Анахарсис Кло,

А может, Кабанис, другой такой же гений —

            Хотя б Грувель, не то Лакло.

Ну, а по мне, пускай надгробные тирады

            Произнесет добряк Гарат.

Но после ты их всех низвергни в темень ада —

            Долизывать Марату зад.

Да будет им земля легка в могильном мраке,

            Под сенью гробовой доски:

Глядишь, тогда скорей отроют их собаки —

            Растащат трупы на куски!

                                      Гражданин Архилох Мастигофор

III

Я слышал — изменив холодному презренью,             Разгорячились вы всерьез, Когда вам «Монитёр» дурацкое творенье             Глупца Барера преподнес. Труды педанта вас вконец разволновали,             А стыд и страх ввели во грех, И вы его при всех фракийцем обозвали, —             Мол, перепортил женщин всех. К тому же говорят… Но я-то полагаю,             Что честь, краса в глазах молвы Любым наветам вас всечасно подвергают…             Однако, сказывают, вы Хоть шепотом, но все ж по адресу подонка             К фигурам, истинно мужским, Добавили «подлец», «сутяжная душонка»             И пару слов, подобных им. Вам это не к лицу. Пусть он таков, но все же…             Не дело черни подражать. Забудьте их язык. Бесстыдство речи может             Бесстыдство дела поддержать.

IV

Безвестность подлости казалась им укрытьем…          ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   · Но колченогий слог карающей эподы             Их неминуемо найдет. Ты, Парос — диамант, накрытый синим сводом,             Слепящий зрак эгейских вод. В подземной тишине вершит Природа дело,             Ее работе нет конца. Зато из недр твоих выходит мрамор белый             Для кропотливого резца. А чтобы высший срам запечатлели строчки,             Есть мрамор-ямб, есть сталь в пере. Так прокали его, готовь его к отточке!             Сын Архилоха, встань, Андре! Не опускай свой лук — он устрашенье сброда.             Пусть, унаследовав твой стих, Грядущие века, всесущая природа             Заголосят при виде их: — У, свора подлецов! Чудовищ! Прокаженных,             В пылу резни и грабежей Привыкших вымещать свой страх на слабых женах,             Не умертвляющих мужей, На нежных сыновьях и на отцах несчастных,             Уже бессильных их спасти, На братьях, чья вина — в усилиях напрасных             От братьев муку отвести! Жизнь и у вас одна… всего одна, вампиры!             И вы искупите лишь раз Страдания и прах, рыданья и руины —             Всё, проклинающее вас!