— Представь себе, Янко, если бы мы четверо…
Я закрыл лицо руками — это было почти невыносимо.
— Что такое? Ну, Янко…
Уже стемнело, а мы все сидели возле нашего танка. Бессвязно, то и дело сбиваясь, я рассказал ему обо всем, что со мной произошло. Я понимал, что положение мое по-прежнему прескверное, но на душе немного полегчало.
— Боже мой! — тихо заговорил Лацо. — Недаром мне в тебе не нравилось что-то в последнее время. Я не прислушиваюсь ко всяким пересудам, но все равно бы не поверил, что красивой и чистой девушке ты изменяешь с такой… Не знаю даже, как ее назвать… Ну что я тебе могу сказать? Надо хорошенько подумать, что же нам теперь делать.
Его широкое открытое лицо неясно вырисовывалось в темноте, однако я представлял себе его выражение. Он обманулся во мне и имел полное право презирать меня. Мог просто на меня наплевать. Но он сказал: «Надо хорошенько подумать…», значит, переложил часть моей тяжкой ноши на собственные плечи. Так же поступила бы и моя Яна.
— Лацо, да знаешь ли, кто ты? — выпалил я. — Ты же мой спаситель!..
То, что мы придумали, как все гениальное, было необыкновенно просто. Как только мы вернемся в часть, я сразу же пойду к Лиде и скажу ей: «Я несу за своего ребенка полную ответственность и ни от чего не уклоняюсь, но жениться на тебе я не могу. Ты знала, что у меня есть невеста, что я собираюсь жениться на ней. А теперь, если она за меня не пойдет, я вообще ни на ком не женюсь». Потом я поеду в отпуск и признаюсь во всем Яне, возможно, она и простит меня.
После возвращения в часть я сразу же побежал в парикмахерскую, но там мне сказали, что Лида уехала на несколько дней в Прагу, к врачу. Каждый день я ходил на ту улицу, где жила Лида, и наконец различил свет лампы за опущенной шторой. Когда я в последний раз открывал дверь ее квартиры своим ключом, в душу мою вновь вкрались страх и тревога. Она ждала ребенка от меня. А я собирался нанести ей обиду. Значит, и собственному ребенку? Только теперь я понял, что отношения между женщиной и мужчиной не должны быть развлечением.
Я легонько постучал и открыл дверь в комнату. Лида сидела в своем кресле, в тех же просвечивающих одеждах, закинув руки за голову и положив ногу на ногу. И была она не одна. Напротив нее, в кресле, которое считалось «моим», сидел другой мужчина. Он испуганно встал, но Лида даже не шелохнулась. Она смотрела на меня спокойно, казалось, даже с насмешкой.
— Ну, проходи, что же ты? — пригласила она, а потом добавила, как Мелишек: — К нам гости.
Я не трогался с места. И из-за этой дряни я причиню боль своей Яне, а она преспокойно соблазняет другого. Да, может, она испортила нам жизнь?..
— Не помешаю? — спросил мужчина.
Я старался не глядеть ни на него, ни на нее.
— Подожди, мы быстро, — сказала она.
Мы прошли в кухню. Опершись о мойку, она зажгла сигарету от пламени газовой колонки. Я стоял напротив нее и ждал. Все было как в низкопробном кинофильме.
— Ты наверняка знаешь, что это мой ребенок? — выдавил я из себя.
До этого момента мне и в голову не приходило, что он мог быть от кого-то другого.
Лида молчала, спокойно покуривая, потом бросила сигарету в мойку и засмеялась:
— О чем ты говоришь! Могу тебя заверить, мой мальчик, что вовсе не собиралась иметь ребенка, тем более от тебя.
Все мои мучения и терзания, словно от какого-то внутреннего, невидимого взрыва, трансформировались в неудержимо накатывавшуюся волну злобы. Я поднял руку и дал ей пощечину.
Она схватилась за лицо и, побледнев, прошептала:
— Ты еще заплатишь за это!
Выйдя в сад, я прислонился к забору и мысленно ужаснулся: «Кто бы мог подумать, что я ударю женщину!..»
— Тебе не следовало этого делать, — сказал мне Лацо. — Хотя я тоже вряд ли сдержался бы. Ну, забудем об этом. Главное, ты теперь свободен. Понимаешь? Никакого ребенка! Заедешь за Яной, а я вас встречу в Попраде. Вот будет отпуск!
Я почувствовал себя таким счастливым, что у меня даже закружилась голова: «Никакого ребенка, никаких проблем, никаких страданий. Ничто больше не угрожает нашей любви. Мои прелестные «анютины глазки», я буду носить вас на руках до самой смерти…»
— Ты знаешь, что сказал бы Вашек? Ты легко отделался. Так будь поосторожней в другой раз.
От радости мы начали бороться, как мальчишки. И мог ли я в тот вечер знать, что у жизни есть свои непреложные законы и ничто в ней не дается легко.
Я изнываю от жары и мучаюсь от ожидания. Мне кажется, что во время летнего зноя и вокруг меня все дрожит — от тоски, от нетерпения и от напряжения. От Яна до сих пор ничего: ни открыточки, ни одной строчки о том, где он, что с ним и когда же наконец он приедет.