Присягу новобранцы будут принимать через две недели.
— «…Ах, это время ветром унесло…» — грустно подпевают они Захариашу после ужина, и кажется, что унылое настроение навевает сама природа: с деревьев дождем падают листья, а от реки, из тумана, неслышно подкрадываются сумерки.
— Унести-то унесло, — как бы невзначай замечает Лацо, — а вот что принесет? — И он лукаво подмигивает мне.
Иногда мне кажется, будто я уже прожила сто лет. Не знаю, может быть, у меня такие ощущения от лекарств, которые я принимаю? Не знаю, право, но теперь я стала совсем другой. Спокойной, уравновешенной и — старой. Как деревья на Петршине. Я ходила туда на прогулку с Михалом и его отцом. Михал такой непоседа, словно никогда и не ломал ногу. Он постоянно крутился возле нас, бегал по склону, топал по кучам листьев и то и дело кричал: «Яна, догоняй!» — а потом залез на дерево в погоне за белкой. За это ему, конечно, досталось, и в наказание он должен был ходить с отцом за руку. Бедный мальчик, он так скучал, что мне стало его от души жаль. Однако заведующий Калта был неумолим…
— Вы еще не устали, Яничка? Не хотите присесть? — обратился он ко мне.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, обо мне, това…
— Яна, опять?
Мне трудно называть его по имени — Иржи, а уж уменьшительное Ирка ему вообще не подходит. Как его называть? Он спас мне жизнь, окружает таким вниманием, каким меня никогда в жизни не баловали. Все это я понимаю, но называть его по имени, как он того хочет… Нет, не могу.
Наверное, он считает меня неблагодарной. А может, я такая и есть? Не знаю, как появляются чувства у человека, видимо, это очень сложный процесс, и после болезни что-то во мне не срабатывает. Я не плачу, мне не бывает грустно, но и радоваться я, вероятно, разучилась. И желаний никаких. Даже в моем отношении к папе уже нет прежнего, теплого и искреннего чувства. Я просто существую… Ем, сплю, хожу на предписанные врачами прогулки и на лечебную физкультуру. Иногда у меня ни с того ни с сего ноги становятся будто ватными, и тогда я не могу выйти одна на улицу. Но меня это не пугает, лишь порой возникает вопрос: я ли это? Или это кто-то другой, только с моим лицом, передвигается во времени и пространстве?
«Не пытайтесь анализировать свои действия, не думайте много», — посоветовал мне доктор Вондра. Это мой врач в психиатрической клинике. Каждого, кто пытался совершить самоубийство, там обследуют и лечат. Нелегкое это дело. Ведь душу нельзя просветить рентгеном, нельзя взять ее частичку на исследование, нельзя ее разрезать и заглянуть внутрь… Хотела ли я совершить самоубийство? Нет, не хотела и даже не думала об этом. Я только хотела ничего не чувствовать, спать…
«Я хотела, чтобы наступила долгая-долгая ночь», — пыталась я объяснить все доктору Вондре. О письме я, конечно, не упомянула. Да это и не имело никакого значения: Ян уже перестал для меня существовать.
Когда я вернулась из больницы и не увидела его фотографии на стене, а в шкафу — своего приданого и всего того, что могло бы мне о нем напомнить, мне стало очень смешно. Напрасные опасения! Хорошо, что ни о нем, ни о чем другом, связанном с ним, дома не говорили. Я знаю, что он каждый день звонил в больницу, сестры мне передавали. Наверное, нужно ему написать, чтобы он не присылал больше писем и не мучился угрызениями совести, я вполне здорова и… И что дальше? Напишу, что он существовал для меня в какой-то прошлой жизни, которая уже кончилась. Нет теперь ни прежней Яны, ни Яна…
Единственный, кому удается иногда вывести меня из состояния апатии, — это маленький Михал. Мы с ним и с папой засушиваем цветы для его гербария, сделали ему аквариум, и я опять занимаюсь с ним грамматикой.
Первое замечание в дневнике его настолько огорчило, что он привел с собой своего лучшего друга Пиньдю.
— Пиньдя, подтверди Яне, что после каникул ухудшилось поведение у всего класса.
Пиньдя, тоже, по всей вероятности, большой озорник, охотно подтвердил и добавил от себя:
— Но главное, ухудшилось поведение нашей учительницы…
Михал мне потом откровенно признался:
— Ты знаешь, Яна, Пиньдя подумал, что ты моя мама. Пусть он так считает, ладно?
Михал вносит какой-то смысл в мою бесполезную жизнь. Ведь всякая жизнь должна иметь какой-то смысл, только тогда и хочется жить. А я очень хочу жить. Я поняла это сразу, как только выпила те таблетки. Меня охватил ужас, смерть страшила. Что произойдет со мной, когда я буду мертвой?..
Когда потом, в больнице, я очнулась, то сначала боялась пошевелиться, осознать случившееся. И вдруг через окно я увидела клочок знакомого-презнакомого голубого неба, услышала человеческие голоса. Я была жива! Я жила!