Это была самая сложная проблема. Чтобы закончить училище, я должна работать. Да и вообще, я очень хотела бы работать. Без работы жизнедеятельность теряет свой ритм, кажется, что у тебя каждый день — выходной, а на самом деле все дни становятся буднями. Но в книжном магазине, где мне обещали место, предпочли взять девушку, окончившую книготорговое училище. Я должна склонить Яна в пользу Будеёвице. Попрошу поддержки у Веры, ведь она дразнит Яна «феодалом». Ну а пока второй пункт остается на повестке дня.
Тут зазвонил телефон. Я вздрогнула, словно меня поймали за чем-то недозволенным, и молниеносно сунула записную книжку в карман фартука. Звонили по ошибке. Но когда я вернулась в кухню, неприбранную и пустую, у меня пропала всякая охота планировать свою дальнейшую жизнь. Я показалась себе малым ребенком, которому нечего делать, и вот он придумывает для себя игру.
За окном над ветками груши висел месяц. И вдруг меня охватила ужасная тоска. Я отвела взгляд от окна, налила в тазик воды и стала мыть посуду. Это то, что я могу сейчас сделать для всего человечества.
Под утро меня разбудил стук: кто-то хлопнул парадной дверью. Я села на тахте — место рядом со мной пустовало, подушка была не примята. Это означало, что Ян домой не приходил.
В подъезде раздалось пение. Пели на два голоса — бас и тенор. Я выбежала из комнаты, Вера с Эвой были уже в передней. В ночных рубашках, мы столпились там, как воспитанницы в девичьем пансионе.
Пение могучей волной поднималось вверх по лестнице, Я даже различала слова:
Мы с Верой, замерев, взглянули друг на друга — пели наши мужья. И уже было слышно, как они тщетно пытаются попасть ключом в замочную скважину. Я хотела было помочь им, но Вера меня остановила:
— Пусть сами открывают.
Ян и Лацо ввалились в обнимку. Они были в штатском, в брюках и свитерах, и наше присутствие их явно обрадовало.
— О, сколько прекрасных дам! Лацо, погляди-ка, сколько прекрасных дам нас ожидает. Одна, две, три, четыре, пять, шесть… Посчитай их сам, Лацо!
— Одна, четыре, восемь… — послушно начал Лацо, отчаянно икая. — То ли шесть, то ли восемь?..
— Вы уже и на ногах не стоите! — ледяным тоном бросила Вера. — Благодарите бога, что хоть в штатском.
— Благодарить надо не бога, а надпоручика медицинской службы Йозефа Коларжа, душенька. Это он одолжил нам одежду, правда, Янко? Бог далеко, и, когда человек зовет на помощь, только человек может ему помочь. Но мы везде вели себя пристойно, спроси хоть кого. Да чего спрашивать, ведь ты нас знаешь…
— Таких я вас не знаю. Почему вы это сделали?
— Потому. Просто так, правда, Янко? «Потому» — самый логичный ответ на каждое «почему».
Лацо натянуто улыбался, у него был вид ребенка, который знает, что напроказил, и теперь старается сгладить свою вину. Мне хотелось расхохотаться, но я взглянула на Яна, и охота смеяться у меня разом пропала. Он ужасно побледнел, и вид у него был страдальческий.
— Почему я тебя люблю? Потому. Почему мы напились? Потому. Просто так… — все еще ораторствовал Лацо.
— Хватит! — выкрикнул вдруг Ян. — Просто я плохой командир, и мне нельзя работать с людьми…
Он тяжело рухнул на стул, всхлипнул и закрыл лицо руками. Воцарилась тишина. Потом заговорила Вера, как всегда спокойно, уверенно:
— Отложим разговор до тех пор, пока вы протрезвеете. А сейчас — спать.
— Янко, ляжем вместе. Мы всегда теперь будем вместе… — бормотал Лацо, но Вера уже втолкнула его и Эву в комнату.
Дверь за ними захлопнулась.
Я подошла к Яну — он не пошевелился. Я взяла его за руку:
— Вставай. Пока ты разденешься, я сварю тебе кофе.
— Тошно мне, Яна, — застонал он. — Если бы ты знала, как тошно!
Одной рукой он все время прикрывал глаза, а другой крепко сжимал мою руку. Я с трудом сдерживалась, чтобы от холода и от волнения не стучать зубами. Оказывается, они не просто так напились. Этого с ними еще никогда не случалось.
Я заставила Яна подняться, увела в комнату и усадила в кресло — он позволял обращаться с собой как с ребенком. Потом я пошла на кухню, а он так и остался сидеть в кресле. Когда я вернулась с двумя чашками кофе, на дворе уже светало и пели птицы. Как всегда на рассвете, заметно похолодало.
— Выпей, милый…
Он поставил чашку на стол. Глаза у него были затуманенные, покрасневшие и совсем трезвые.
— Знаешь, Яна, — тихо сказал он, — Жачек… умер…
— Полюбуйтесь, какой знаменитой стала моя жена! — воскликнул Лацо. Он стер с рук мыльную пену и вытащил из заднего кармана брюк сложенную газету. На первой странице была помещена фотография Веры в военной форме, а под ней заметка «Представляем вам самого молодого кандидата Национального фронта в депутаты городского национального комитета!». — Я как раз размышлял, отдать мне ей свой голос или не отдавать, — бросил Лацо небрежно и, взглянув в ванную, где были замочены его рубашки, тяжело вздохнул.