Сквозь сон она слышала, как кто-то настойчиво звал её:
— Нуна, нуна.
Глаза не хотели открываться, поэтому стоило огромных усилий разлепить их. Кохаку лежала на кровати, одна её нога находилась под одеялом, а вторая свешивалась и почти доставала до пола. Перед ней на низком стуле сидел Рури, в его руках она заметила поднос, от которого доносился запах недавно приготовленного риса.
— Я не голодна, — тут же заявила она. От мыслей о еде её снова затошнило.
Кохаку вяло смотрела на Рури, но хотя бы не отрубалась на месте, а постепенно приходила в сознание. Он принёс слабо заваренный травяной чай, чей аромат она учуяла вслед за рисом, также на блюде лежала нарезанная локва и ещё какие-то фрукты.
Пусть она выросла в замке в качестве принцессы, Кохаку так и не смогла привыкнуть к тому, что слуги всё делали за неё. Каждый раз воспоминания о Чигусе давали знать о себе. В свободное от занятий время верховная лиса собирала своих учеников и учила их готовить; не только на себя, но и на взрослых: Кохаку помнила улыбки родителей, когда впервые показала им неумело завёрнутый в водоросли рисовый треугольник. Рури и его брат Тенран тогда ещё были маленькими, сами не готовили, поэтому Кохаку и их хотела чем-то порадовать и приносила сладости из рисового теста и бобовой пасты. Также сенсей учила их убираться, стирать и вообще заботиться о себе. Когда Кохаку только начала жить во дворце Сонгусыля, то хотела всё делать своими руками, и не только для себя, но и для других. Она пыталась готовить для своей служанки Хеджин, которую приставили к ней ещё в первые дни во дворце, и для наложницы Ча, что приютила её и растила как родную дочь. Когда одежда рвалась, Кохаку брала в руки иглу с нитью и собиралась зашить сама, пусть и не умела: только видела, как шили слуги. Но каждый раз её лишали этого удовольствия и делали всё за неё, предлагая лишь научить вышивать.
А теперь, когда Рури принёс для неё еды, на Кохаку ещё больше нахлынули воспоминания. Он хотел накормить её не потому, что служил принцессе Сонгусыля, а из-за искреннего беспокойства.
Пусть её всё ещё мутило, Кохаку поглядывала на пиалу с жидкой рисовой кашей, что Рури держал в руках. Над ней поднимались облачка белого пара. И Рури решил воспользоваться моментом. Раз Кохаку не отнекивалась, он зачерпнул кашу ложкой, подул и поднёс к её губам.
— Кохаку, поешь.
Она смотрела перед собой и вдыхала аромат риса, есть по-прежнему не хотелось. Но под обеспокоенный взгляд друга она просто не могла игнорировать его. Кохаку осторожно забрала ложку из его рук, решительно сунула себе в рот и мигом заглотила. Она чувствовала, как тёплая рисовая каша медленно спускалась по горлу и в любой момент норовилась подняться обратно и оказаться у неё на одеяле. Но Рури прав: даже во время болезни надо есть, поэтому Кохаку забрала небольшую пиалу из его рук и приложила усилия, чтобы съесть всю рисовую кашу. Она также проглотила два кусочка локвы, но больше к фруктам притронуться не смогла, а улеглась и вновь задремала.
Когда Кохаку вновь проснулась, рядом с ней уже никто не сидел, фрукты тоже унесли. На прикроватном столике остался только кувшин с водой и небольшая чарка. Кохаку невольно улыбнулась, благодарная Рури за заботу. Рука скользнула в складки тёмно-синей одежды и нащупала два фурина, нежно погладила их.
Кохаку села на кровати и взяла кувшин. Вместо того чтобы налить воду в чарку, поднесла его к губам, запрокинула голову и выпила почти залпом, часть жидкости струйками стекала по её щекам и капала на одежду и кровать. Она оставила почти пустой кувшин на столе и огляделась по сторонам в поисках обуви — сапоги стояли возле деревянной двери.
Краем глаза также заметила сломанный гохэй, лежавший в стороне на сундуке с вещами, и вздохнула: Ю Сынвон решил не оставлять его в ордене монахов, а забрал с собой. Может, ещё смогут починить.
Всё судно окутывал мрак, рассекаемый лишь светом ярких звёзд на небе, среди которых не было луны. Ледяной ветер дунул Кохаку в лицо, и она вернулась в комнату, забрала меховую накидку, которую так удачно подарили им монахи, укуталась и вышла обратно. В окружении волн, посреди океана, погода всё больше походила на приближающуюся зиму. Зато Кохаку уже не так сильно укачивало, она спокойно ходила по палубе и не грозилась упасть без сознания, перед глазами больше не плыло. Кохаку вдохнула полной грудью и закашлялась — всё-таки холодный ветер никуда не делся. Сейчас не лучшее время, чтобы стоять у борта и наблюдать за волнами, выискивать в них рыбу и других живых существ, поэтому Кохаку решила подышать свежим воздухом и вернуться обратно в каюту, как вдруг краем глаза заметила проглядывавший из щели не до конца закрытой двери свет. Это находилось в противоположной части корабля от той, где располагались их спальни, здесь была кухня и также хранились их припасы.
Кохаку приоткрыла дверь и сунула свой любопытный нос внутрь. Тяньинь — монах, разбиравшийся в картах, — сидел за длинным деревянным столом, заваленным кипой бумаг. Он держал в руках неизвестный Кохаку инструмент и водил им по листу. Возле него стоял одинокий фонарь, освещавший лишь стол, другие же части помещения оставались во тьме.
— Тяньинь, чего не спишь? — её голос разорвал тишину и заставил монаха вздрогнуть от неожиданности.
— Принц… то есть, нуним, как вы себя чувствуете?
— Чувствую себя живой! — с радостной улыбкой заявила она и гордо подняла голову. Вместе с силами и хорошим самочувствием к ней вернулось и настроение.
— Это замечательно. Вы не голодны? Приготовить что-нибудь для вас?
Хотя Кохаку и не умела готовить — почти ничего из детства уже не помнила, — после утренней каши… или дневной? Как давно к ней приходил Рури, сколько она проспала? В любом случае, проголодаться ещё не успела, а монаха не хотела отвлекать от работы. Лучше пусть быстрее заканчивает и идёт спать.
— Нет, всё в порядке, а что ты делаешь?
— Сверяюсь с курсом.
Кохаку не поняла ни слова. Словно любопытный ребёнок застал старших за интересным делом, она опустилась рядом на свободный стул, положила руки на нетронутые Тяньинем бумаги на столе и опустила на них свой подбородок. Некоторое время она молча наблюдала, как из-под инструмента Тяньиня рисовались линии и круги, но довольно быстро заскучала в тишине. Кохаку вытянула руку и ткнула пальцем в первое попавшееся место:
— А это что?
— Чигуса, куда мы и направляемся.
На бумаге она выглядела совсем крошечным пятном.
— А это?
Теперь Кохаку указывала на смутно знакомый символ.
— Обозначение востока, — пояснил Тяньинь и потёр глаза рукой, от которой остались чёрные пятна.
Более понятно всё равно не стало.
— И сколько ещё дней плыть до Чигусы?
Тяньинь оторвал голову от карты и внимательно посмотрел на неё, в его глазах застыло сомнение. Кохаку подозревала, что оно возникло не от незнания — должно быть, монах боялся ей сообщать о времени. И подтвердил её догадки своими следующими словами:
— Нуним, вы выдержите этот путь.
Она была благодарна за веру в неё или поддержку — чем бы это ни являлось, но всё равно хотела узнать, сколько ей ещё страдать. Почему они скрывали это? Настолько не хотели расстраивать?
— Просто скажи.
— Нуним…
Она слышала, что что-то таилось за его словами, но пока не понимала что.
— Корабль не тонет, все в порядке, тогда что не так? Почему ты не говоришь?
Тяньинь вздохнул и с сожалением и слабой улыбкой посмотрел на неё.
— Нуним, дело в том… что при нормальном раскладе мы бы доплыли менее, чем за неделю, но… — он резко замолчал.
— Но?
— Попутного ветра нет, — снова вздохнул монах. — Мы стоим на месте.
— Но он же дул, когда я вышла из каюты! — Кохаку ни капли не сомневалась, что замёрзла от ледяного ветра. Не просто так она же вернулась за меховой накидкой, в которой сидела и сейчас.
— И тут же стих, наверное? Уверен, когда вы шли по палубе, ветра уже не было, — он виновато опустил голову. — Я много плавал на кораблях и почувствовал бы, если бы мы сдвинулись с места.