Берег был скользкий, размытый; едва ступив, Кортес поскользнулся; нога ушла глубоко в вязкую глину. Он вытянул ногу в одном чулке, походная сандалия осталась в глине. Тотчас два — три индейца нацелились в открытую ногу, но братья Альварадо — Хуан и Гонсало — подскочили и прикрыли щитами капитана.
Педро Альварадо бился по правую руку. Глаза на выкате, щит наотлет — он точно играл мечом, пробиваясь меж индейцев. Стрела, запев, царапнула ему ухо. Педро только зажмурился слегка и отмахнулся от стрелы, как от шмеля.
— Не показывайте ран!.. Не показывайте крови! — кричал Кортес. Рябому Эредия камнем из пращи разбило нижнюю челюсть, — он тотчас завернул плащ вокруг шеи и подбородка, чтобы враг не видел крови.
— Настоящий бой мы начнем только на суше, дон Фернандо! — кричал Педро. Почти все уже пробились на берег, на высокое место; стрелки уже подтянули снизу, из лодок, легкие козлы для аркебуз, мушкетеры зарядили мушкеты.
— Огонь! — скомандовал Педро Альварадо.
Семнадцать мушкетов ударили без промаха в тесно сгрудившуюся толпу.
— А-а!.. А-а!..
— А-а!.. А-а!.. Огонь из воды!.. Черный дым из воздуха!.. Заколдованные люди принесли смерть со дна моря!..
Индейцы повалились, раненые и не раненые, потом поднялись, отбежали, оставив убитых, и сейчас же вернулись назад, подбирать упавших.
— Огонь!..
Еще залп из мушкетов, из пищалей, из аркебуз. Толпа отбежала и сейчас же опять бросилась обратно с криками, с плачем — подбирать своих раненых. Таков был обычай у индейцев, — они не оставляли врагу ни убитых, ни раненых, — подбирали с поля битвы и уносили с собой.
Испанцы оттеснили толпу к заграждениям из поваленных деревьев. Туда индейцы донесли своих раненых, положили за прикрытие. Пригнувшись, они прятались за деревья, за поваленные стволы, и оттуда посылали стрелы.
— Ударьте по ним еще раз, дон Педро! — сказал Кортес.
— Огонь! — в третий раз скомандовал Педро Альварадо; и снова затрещали мушкеты.
Табасканцы бросили свои прикрытия и побежали все беспорядочной, рассеянной толпой. И все же они, и убегая, не оставляли своих раненых.
Лопе видел, как несли старика, индейского вождя. Его несли двое, тяжело раненного, может быть уже мертвого; голова старика свисала назад, ноги волочились по земле. Других тащили за руки, за плечи. Несли детей. Одна женщина в белых кроличьих шкурках, замотанных вокруг бедер, тащила большого мальчика, лет тринадцати; кровь сочилась у мальчика из раны в виске. И все же индейцы бежали быстро, — испанцы едва поспевали за ними вслед.
— Пускай уходят! — спокойно сказал Кортес. — Далеко они не уйдут.
Табасканцы бежали к городу. Они надеялись, укрывшись за деревянными стенами Табаско, отстоять свои дома, своих детей и имущество, не пустить пришельцев в город.
— Пускай бегут! — повторил Кортес.
Он не велел своим торопиться. Несколько человек осталось на лужайке, чтобы перевязать раненых. Всего было ранено восемь человек, убитых — ни одного.
Раненые могли идти, хоть и медленно. Десять солдат остались с ними для охраны; остальные походным маршем, в строю, вышли из леса на открытые поля и не спеша двинулись вслед за бегущими табасканцами.
Рядом с Лопе шагал Агиляр; Лопе раньше его не приметил, да и не думал, что брат Агиляр станет принимать участие в бою: все-таки хоть и в прошлом, а духовное лицо. Может быть, патер Ольмедо взял с собой Агиляра, чтобы тот помогал ему соборовать умирающих? Посматривая сбоку на бывшего монаха, Лопе видел, что тот как-то странно себя ведет; не бережется, громко бормочет слова, похожие на индейские, и придерживает рукой шкурку черного кролика, распластанную у него на груди.
— А-ла-та-ла-а!.. Тапа-ра-лани!.. — убегая, кричали индейцы. — Тапа-ра калачуни!..
— Что они кричат? — спросил Лопе у Агиляра.
— «Белые дьяволы!»… Они кричат: «Проклятые белые дьяволы!..» «Проклятый белый вождь!..» — объяснил Агиляр.
— Это про нас? — спросил Лопе.
— Да, про нас.
Женщина в кроличьих шкурках, тащившая раненого индейского мальчика, вдруг остановилась. Она и до того все время отставала: большого мальчишку ей было трудно нести. С ужасом оглядывалась она на настигавших ее белых.
И тут Агиляр выбежал вперед. С неожиданной легкостью большими прыжками перескакивая по неровностям поля, он добежал 40 женщины, помог ей вскинуть на плечи мальчика, крикнул несколько слов и вернулся обратно, к своим. Женщина побежала дальше. Окровавленная голова мальчика неподвижно свешивалась у нее с плеча.
Рябой Эредия опустил вскинутый было мушкет.