— А много золота в Мехико? — спросил Кортес.
— Много! — Вождь поднял с земли камень, подкинул его в руке и показал на золотую пластинку.
— Там даже камни из чистого золота! — перевел Агиляр.
— Скоро ли мы, дон Фернандо, поплывем искать эту страну? — сказал Альварадо. — Не довольно ли нам терять время в Табаско?
— Терпение! — сказал Кортес. — Мы еще не знаем пути в страну Мехико.
Золотые вещи завернули в циновку и унесли.
— Это все ваши дары, табасканцы? — хмуро спросил Кортес.
Нет, это еще было не все. На площадь вели пленников; пять-шесть мужчин и двадцать женщин. Кортес осмотрел их и перестал хмуриться: пленницы были все молоды и красивы. Табасканский вождь отдавал девушек в полное владение белым людям.
Испуганные девушки жались друг к другу. Они не смели плакать. Все были одеты почти одинаково: в белых хлопковых тканях, завернутых несколько раз вокруг туловища. Волосы у всех были завязаны на затылке в пучки.
— Подойдите сюда, не бойтесь! — сказал Кортес.
Девушки не подходили. Капитаны, солдаты рассматривали их. Подошел ближе и патер Ольмедо.
— Вот двадцать новых служанок господу нашему Иисусу! — сказал патер Ольмедо. — Если господь поможет мне, я сделаю из них ревностных слуг спасителя.
Патер Ольмедо перекрестился.
— А я, с божьей помощью, сделаю из них двадцать добрых служанок моим капитанам! — улыбаясь, сказал Кортес.
Одна из пленниц стояла в стороне. Ни одеждой, ни убранством волос она не походила на других девушек. Волосы у нее были заплетены в косы; широкая узорчатая рубашка с голубой каймой спускалась почти до земли. В косы пленницы были вплетены белые блестящие перья какой-то водяной птицы.
— Кто это? — спросил Кортес, показывая на девушку.
— Малинчин, — ответил вождь.
— Она не вашего рода?
— Нет, — сказал вождь. — Она издалека.
— Откуда? — спросил Кортес.
Девушка сама ответила ему.
— Мехико, — сказала девушка странным певучим голосом, похожим на голос птицы.
— Вот как? Мехико? — сказал Кортес. Второй раз за этот день он слышал название новой страны.
Девушка не смущаясь смотрела ему в глаза. На груди у нее, на белой ткани, был нашит узор из золотых бабочек очень искусной работы.
— И это тоже Мехико? — спросил Кортес, показывая на узор.
— Да, Мехико, — ответила Малинчин. Она поняла Кортеса без переводчика.
— Если там, в Мехико, так много золота и так хороши девушки, я не вижу причины долго оставаться здесь, сеньор Кортес! — сказал старый Алонсо Пуэртокарреро.
Девушка была красива. Невысока, ростом, но очень стройна, тонка в стане. На смуглом желтовато-бледном лице блестели горячие темные глаза. Вокруг глаз был наведен рисунок из синих стрел. На испанцев пленница смотрела спокойно, без испуга.
— Глядите, дон Фернандо, эта ничего не боится! — крикнул старший Альварадо. Он подошел к Малинчин. Она улыбнулась ему.
— Ты нас не боишься? — спросил Альварадо.
— Нет! — качнула головой девушка, точно поняв его.
Альварадо вывел ее за руку из круга пленниц, и Малинчин села рядом с капитанами, как равная. Не смущаясь, она разглядывала лица испанцев, бороды, шляпы с перьями, оружие. На Педро Альварадо была кожаная портупея с красивым серебряным набором. Малинчин коснулась ее рукой, точно спрашивая: что это?
— Это портупея! — объяснил Альварадо. — А это шпага.
Он вынул шпагу из ножен. Блеснула сталь; с криком попятились девушки, стоявшие поблизости. Но Малинчин не испугалась. Она провела пальцем по лезвию и серьезно кивнула головой, точно говоря: «Понимаю! Это ваше оружие, белые люди».
— Красивая девушка! — восхищенно сказал Педро Альварадо.
— Если хотите, дон Педро, я подарю ее вам в пажи, — любезно сказал Кортес.
— Спасибо, дон Фернандо! Я возьму ее к себе на «Исабель!»
Остальных пленниц Кортес также отдал в служанки капитанам. Но тех не так легко было увести. Едва подходили к одной, — начинали плакать все. В индейской толпе, стоявшей вокруг, тоже начинали плакать и выть женщины, — должно быть, матери и сестры пленниц. Наконец Кортес потерял терпение.
— Отложим до завтра, — сказал он.
Девушек увели, всех вместе. Но толпа, стоявшая на площади, не успела разойтись, когда произошло еще одно событие.
У самой площади, в храмовых пристройках, стояли кони. Кортес временно обратил помещение в конюшню. Дело было к ночи. Конюх Энрике, накинув зеленый камзол, вывел лошадей на площадь — прогулять перед сном. Сам он ехал на переднем коне. Но едва послышался топот и первая конская голова показалась из-за угла здания, неописуемый ужас охватил индейцев.