Это было очень похоже на какую-то странную школу.
Лидумс называл имя и приказывал:
— Делиньш! Расскажи анекдот!
— Входит немец в дом, а там три латыша Гитлера ругают…
— Мазайс, что ты курил и сколько стоили твои сигареты?
— Норд-фронт! Длинные, в синей упаковке!
— Юрка, где находился ресторанчик «Унгария»?
— На углу Даугавпривас и Калнциема.
Порой Лидумс приказывал вести перекрестный разговор на жаргоне или «вспоминать» разные случаи из «прошлой жизни» группы. Слишком ретивых фантазеров он одергивал так строго, что все работы по лагерю вели провинившиеся в порядке внеочередных нарядов. Чаще всего темой для разговора о «прошлых подвигах» Лидумс избирал «нападение на кассира прошлой осенью». Надо было подготовиться к расспросам шпионов о том, откуда «лесные братья» берут средства для жизни. В общей легенде группы был перечень всевозможных ограблений, совершенных якобы до прошлого года, когда главный шеф группы Будрис запретил бессмысленные грабежи. Последним «ограбили» какого-то кассира. Но с того времени держатся осторожно. Нашли двух-трех пособников, которые и помогают им скрываться от возмездия.
Вечерами пели песни: «Бункерочек», «Лесной гимн», «Курземские партизаны», и быстро спевшиеся Делиньш, Мазайс и Граф умело выводили унылые мелодии:
Больше нравилась баллада о курземских партизанах, в ней хоть говорилось о любви. Там Клактс торопился увидеть прекрасную Имулиет и шел к ней, когда пели петухи. Из баллады было невозможно выяснить, чем кончились эти свидания, но, судя по всему, беднягу Клактса прикончили «синие», и новоиспеченные «лесные братья» усердно орали:
Два раза в день дежурный по лагерю и сам Лидумс шли к «почтовому ящику». Пока новостей не было.
А потом опять начиналось: «Папиросы?» «Сколько стоил билет в кино?» «Какую картину смотрел со своей девушкой в августе сорок четвертого?» «Какой марки шнапс подавали в ресторане «Эспланада?» «Сколько стоила рюмка шнапса?» «Сколько пропил в ту ночь?» И непьющий Бородач с усилием вспоминал, сколько же стоил этот проклятый шнапс в ресторане, которого он не видывал, и как там были расположены зеркала, и какие там девочки с челочками ждали господ немецких офицеров… В газетах того времени, выходивших в Риге, оперуполномоченный Ниедре, ворвавшийся в город с передовыми частями 13 октября 1944 года, с отвращением читал объявления: «Двум немецким офицерам, прибывающим в двухнедельный отпуск в Ригу, хочется познакомиться с двумя хорошенькими девушками — лучше, если одна будет блондинка, другая брюнетка, — чтобы провести отпуск вместе. Все расходы берем на себя…» Но одно дело — читать такие объявления, освободив город от всей этой погани, и совсем другое дело — притворяться, будто ты жил в то время в этом самом городе, помнишь ту «чудную» и «роскошную» жизнь…
Но Лидумс был неумолим, и через три дня «лесной брат», поднятый среди ночи строгим голосом командира: «Делиньш, что было нарисовано на обертке сигарет «Рококо» и сколько они стоили?» — отчетливо отвечал: «Красивая дамочка, такая пухленькая. Стоили полтора лата…»
Занятия кончались не раньше полуночи. Только прослушав последние известия, ложились спать. Лишь дежурный охранял лагерь.
А утром все начиналось сначала…
Так прошли майские праздники, так прошла неделя после праздника. И только восьмого мая Лидумс достал из «почтового ящика» короткое сообщение:
«Направьте Мазайса в Ригу по условному адресу. Встречайте гостей девятого».
Обучение окончилось. Начинался опасный экзамен.
Да, порой им казалось, что они взялись за непосильное дело.
Спать рядом со шпионами; оберегать их как малых детей; кормить их нашим хлебом; выслушивать изо дня в день яростные их нападки на Советскую власть, которую каждый из слушателей защищал своей грудью; делать вид, что веришь их хвастливым заявлениям о том, что скоро-скоро все в Латвии будет по-другому, для того именно и пришли сюда шпионы, уж они-то тут камня на камне не оставят, уж они-то составят свой проскрипционный список, по которому повесят или расстреляют каждого приверженного к коммунизму…