— Фон, — ответил Витёк, выключая запись. Его лицо было серьёзным. — Тот самый «шум зала». Только если убрать весь этот пафос и приторную сладость, остаётся… это. Боль. Страх. Отчаяние.
Он посмотрел на них. — Это не идеальное прошлое. Это прошлое, покрытое слоем лака и лжи. А под ним — всё то же дерьмо. Просто его предпочитали не замечать. «Тиша» питается не настоящими воспоминаниями, а их… сублимацией. Выбеленной, отутюженной версией. И ему неважно, что под ней. Лишь бы она была сладкой.
Лёха молча смотрел на кассету. Кусок пластика с записью голоса из прошлого вдруг стал страшнее любого очевидного кошмара. Это была разгадка. Не монстр, не призрак. Гигантская, коллективная ложь. Самовнушение целого посёлка.
— Значит, чтобы победить, нужно… показать правду? — медленно проговорила Катя. — Разрушить эту красивую картинку?
— Возможно, — сказал Витёк. — Но как? Кричать об этом на каждом углу? Нам никто не поверит.
— Не людям, — тихо сказал Лёха. Он поднял на них взгляд. — Ему. «Тише». Нужно показать правду ему. Он этого не выносит. Помните, в ДК? Моя рация, мой крик… это нарушило его иллюзию. Он отступил.
Внезапно дверь гаража с силой распахнулась. На пороге стояла мать Вити, заплаканная, с лицом, искажённым испугом.
— Вить! Вить, ты здесь! — она почти вбежала внутрь. — Я тебя везде ищу! С папой что-то не так!
— Что такое? — Витёк вскочил.
— Он… он с утра пошёл в гараж, на старый заводской участок. Говорит, что ему позвонили… из министерства! Что срочно нужны детали для какого-то важного заказа! Он достал свою старую спецовку, надел её… и он всё бормочет: «Все на трудовую вахту! Даёшь пятилетку в три года!». Он… он как будто с ума сошёл! Я его не могу остановить!
Витёк выскочил из гаража, не слушая больше никого. Лёха и Катя бросились за ним.
Они бежали по улице к территории заброшенного завода «Металлист». У ворот никого не было. Витёк, не раздумывая, рванул внутрь, к цеху, где раньше работал отец.
Дверь в цех была распахнута. Внутри, в полумраке, среди гигантских, застывших станков, покрытых ржавчиной и паутиной, металась одна-единственная фигура.
Это был отец Вити. В своей старой, некогда синей, а теперь выцветшей спецовке. Он бегал от одного станка к другому, дёргал рычаги, которые давно не работали, тыкал пальцами в мёртвые кнопки панелей управления.
— Не заводится! Чёрт! — он кричал в тишину цеха, и его голос отдавал металлическим эхом. — Конвейер встал! Бригадира сюда! Где формовщики?!
Он был в отчаянии. Пот струился по его лицу, смешиваясь с ржавой пылью. Он не видел их. Он видел другой цех — полный людей, грохочущий, живой.
— Пап! — закричал Витёк, подбегая к отцу. — Пап, очнись! Здесь никого нет! Завод закрыт!
Отец обернулся на него. Его глаза были дикими, невидящими.
— Закрыт? — он засмеялся, и это был страшный, надломленный звук. — Ты что, с дуба рухнул, пацан? Смотри! — он широко взмахнул рукой, указывая на пустой цех. — Полный ход! Работа кипит! Слышишь?
Он прислушался, и на его лицо наползла блаженная улыбка. — Слышишь? Гудят печи… стучат молоты… Это же музыка!
Витёк замер, слушая. Не было ничего. Кроме звенящей тишины. И тонкого, едва уловимого шелеста. Шелеста оседающей на всём вокруг пыли.
Лёха посмотрел на Катю. В её глазах читался тот же ужас. «Тиша» не просто усыплял. Он заставлял людей проживать свои самые яркие воспоминания, пока те не сходили с ума от несоответствия с реальностью.
И они поняли, что времени на раздумья у них больше нет.
Отчаянные меры
Вернуться в гараж после цеха было всё равно что войти в бункер после ядерного взрыва. Тишина здесь была оглушительной, давящей. Витёк сидел на ящике из-под инструментов, трясущимися руками зажигая паяльник, чтобы починить внезапно сломавшийся осциллограф. Его отец был дома, под присмотром матери и сильного успокоительного, которое нашла Баба Зоя. Но выражение лица Вити говорило, что он видел призрак, и этот призрак был его отцом.
— Он не узнавал меня, — прошептал он, не глядя ни на Лёху, ни на Катю. — Смотрел сквозь меня. Видел какой-то… конвейер. Другого человека.
Катя молча положила руку ему на плечо. Это был жест, несвойственный ей, и от этого — ещё более красноречивый.
Лёха стоял у стола, на котором лежала карта посёлка. Он был бледен, но собран. Ночной инцидент с отцом, а теперь и одержимость отца Вити выжгли в нём последние сомнения. Это была война на уничтожение.
— Они слабее нас, — неожиданно твёрдо сказал Лёха.
— Что? — Катя с недоверием посмотрела на него.