Лёха изучал карту, его лицо было каменной маской. — Катя, ты — наблюдатель. Стоишь внизу, у подножия лестницы. Свистишь в это, — он протянул ей детский свисток на верёвочке, — если видишь кого-то. Любого.
— И что мне делать? Сказать, что мы тут радио ремонтируем? — съехидничала она, но свисток взяла.
— Кричи, что пожар. Поднимай панику. Что угодно, чтобы отвлечь внимание.
Он повернулся к Вите. — Ты — наш мозг. Ты знаешь, что делать с аппаратурой. Я — твои руки. Тащу, держу, подключаю. Всё, что скажешь.
Витёк кивнул, нервно покусывая губу. Он собрал в рюкзак паяльник, мотки проводов, кассету с «Алисой» и свою «палочку-выручалочку» — мультиметр.
— Готов.
Друзья вышли. Улицы были пустынны. Слишком пустынны для летнего вечера. Обычно в это время народ сидел на лавочках, кто-то шёл с рыбалки, ребятня гоняла в футбол. Сейчас — ни души. Окна в домах были темны, лишь в некоторых горел тусклый, желтоватый свет, похожий на свечение экранов старых телевизоров.
— Тише стало, — прошептала Катя, невольно прижимаясь к Лёхе.
— Не тише, — без эмоций ответил он. — Глуше. Как будто кто-то накрыл посёлок стеклянным колпаком.
Их шаги отдавались гулко, слишком громко для асфальта. Каждый звук казался вызовом, нарушением какого-то негласного правила.
По пути им попался почтальон, тётя Таня. Она шла своей обычной дорогой, но вместо того чтобы раскладывать почту по ящикам, она просто бросала пачки газет на крыльцо каждого дома. И делала это с каменным, отсутствующим лицом. Газеты падали в пыль, разлетаясь веером. Лёха наклонился и поднял одну. Это был свежий номер «Правды». Газеты, которая не выходила уже два года.
Он бросил её обратно, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Она тоже… — начала Катя.
— Да, — коротко бросил Лёха. — Все они. Он усиливает давление. Расширяет зону влияния.
Наконец друзья увидели её. Водонапорная башня. Высокое, кирпичное, мрачное сооружение, упиравшееся своим шпилем в потемневшее небо. Она стояла на отшибе, заросшая бурьяном, похожая на сторожевую башню забытой крепости. Наружная пожарная лестница висела на ржавых болтах, местами проржавевшая насквозь.
— О господи, — выдохнул Витёк, смотря наверх. — Мы никогда туда не заберёмся.
— Заберёмся, — твёрдо сказал Лёха. — Катя, пост.
Катя кивнула и отошла в тень развалившегося сарая, сливаясь с темнотой. Лёха первым схватился за холодные, шершавые перекладины лестницы. Она заскрипела, но выдержала его вес.
— По одному. Ты, только когда я буду на площадке, — приказал он Вите.
Подъём был адским. Металл крошился под руками, оставляя на ладонях ржавую труху. Они карабкались медленно, с остановками, прислушиваясь к каждому скрипу и стону металла. Лёха чувствовал, как сердце колотится где-то в горле. Он не боялся высоты. Он боялся сорваться и подвести товарищей.
Наконец они добрались до площадки перед люком на верхний ярус. Люк был заварен. Но в кирпичной стене рядом зиял пролом, оставленный кем-то из мародёров много лет назад.
— Вот и вход, — прошептал Лёха и пролез внутрь.
Витёк последовал за ним. Они оказались в просторном, круглом помещении. Воздух был сухим и пыльным. Луна, выглянувшая из-за туч, бросала голубоватый свет сквозь разбитые окна-бойницы, освещая гигантские, похожие на органы, резервуары и трубы. И в глубине — заветную дверь с надписью «РАДИОУЗЕЛ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН».
Дверь не была заперта. Внутри пахло озоном, старым деревом и металлом. На столе под слоем пыли толщиной в палец лежали журналы радиодежурного, обведённые красными датами — 1978, 1979… И он — монстр. Советский усилитель УНЧ-100, огромный, как комод, с десятками ламп, ручек и стрелочных индикаторов.
— Вот он, красавец, — с благоговением прошептал Витёк, сдувая пыль с панели. — Работал на всю сеть репродукторов в посёлке. Мощности хватит, чтобы оглушить…
Он не договорил. Снизу, с улицы, донёсся резкий, пронзительный звук. Свисток Кати. Один короткий, отрывистый сигнал. «Тревога».
Лёха метнулся к пролому в стене и выглянул наружу.
Внизу, у подножия башни, стояла Катя. Она не убегала. Она стояла спиной к башне, и перед ней, на пустыре, медленно собиралась толпа.
Это были жители посёлка. Десять, пятнадцать, двадцать человек. Они выходили из своих домов молча, беззвучно, словно сомнамбулы. Их лица были пустыми, но движения — целенаправленными. Они образовывали живое кольцо вокруг башни. Среди них Лёха узнал почтальонку тётю Таню, соседа-алкаша, мать Вити… и своего отца. Пётр Иванович стоял в первом ряду, его милицейская форма выделялась на фоне других. Его лицо было каменным, невидящим.