— Неважно, реальное оно или нет, — твёрдо сказал Лёха. — Он показал нам дорогу. Он бросает нам вызов. Значит, он уверен, что мы проиграем. Или… он хочет, чтобы мы пришли.
Дверь приоткрылась и в комнату вошёл Пётр Иванович. Он выглядел постаревшим лет на десять. В руках он сжимал свой старый служебный пистолет Макарова.
— Я услышал про ваши планы. Вы не пойдёте одни, — заявил он и в его голосе не было места для возражений.
— Отец, ты не можешь… — начал Лёха.
— Могу! — старший лейтенант ударил кулаком по косяку. — Я два дня был… не в себе. Я видел вещи. Я был частью этого. И я видел его. Вашего «Тишу». Он не дух. Он — трус. Он прячется за чужими лицами, за чужими воспоминаниями. Но у него есть сердце. И если его ткнуть в это сердце по-настоящему, он сдует. Я гарантирую.
Он положил кобуру на стол рядом со схемой. — Это не для него. Это для… того, что «Тиша» может послать навстречу. Вы дети. Я — нет. Я прошу вас отнестись к этому с пониманием.
Они молча смотрели на оружие. Оно делало всё происходящее жутко осязаемым, окончательно стирая границу между мистической сказкой и кровавой реальностью.
— Хорошо, — первым нарушил молчание Лёха. — Но мы главные. Мы — приманка. Ты — тыл. Ты обеспечиваешь отход, если что.
Пётр Иванович тяжело кивнул. Соглашение было достигнуто.
— Что мы будем делать, когда найдём его? — спросила Катя. — Кричать? Транслировать «Алису» на магнитофон, если он заработает?
— Нет, — Лёха покачал головой. — Этого уже недостаточно. Мы должны ударить по самой его сути. По его памяти.
Он посмотрел на Витю. — Ты записал его «голос». Чистый сигнал. Тот, что шёл до моего крика. У тебя осталась копия?
На… кассете в плеере, который остался в ДК, — пробормотал Витёк.
— Мы берём с собой кассетник. И устроим ему прослушивание. Будем крутить его собственный голос. Его идеальное, сладкое прошлое. Но мы будем крутить это там, в его логове. Прямо в сердце. И посмотрим, выдержит ли он собственное враньё, когда не будет способный спрятаться.
Витёк смотрел на него с восхищением и ужасом. — Это… гениально и безумно. Он может сойти с ума. Или взорваться.
— Либо мы, либо он, — холодно констатировал Лёха.
План был безумным. Идти в добровольную ловушку, навстречу сущности, которая может переформатировать реальность, с магнитофоном и пистолетом. Но другого плана не было.
Их собрание прервал отчаянный стук в дверь. Все встрепенулись. Пётр Иванович инстинктивно схватился за кобуру.
На пороге стоял сосед, дядя Коля, отец той самой Алёнки, что рисовала чертежи. Его лицо было искажено горем и безумием. — Пётр! Петь! Они её забрали!
— Кого? Кто забрал? — старший лейтенант завёл его в квартиру.
— Алёнку! Мою девочку! — мужчина рыдал. — Она… она встала, сложила все свои чертежи в папочку и пошла. Мы за ней… а она… она сказала: «Меня вызывают на совещание. Отстаньте». И пошла в сторону парка! Мы за ней… а она как сквозь землю провалилась! Возле старого дуба!
Лёха, Катя и Витёк переглянулись. Старый дуб. Он был отмечен на схеме как один из возможных входов.
— Не она одна! — кричал дядя Коля. — Туда все дети пошли! Все, кто… кто этим заболел! Их как зомби каких! Они идут в парк!
Лёха схватил со стола схему. — Он не просто зовёт нас. Он собирает свою аудиторию. Своих новых «работников». — Мы идём. Сейчас.
Они выбежали на улицу. Картина, открывшаяся им, была сюрреалистичной и леденящей душу. По улицам посёлка, как маленькие, бездушные солдатики, шли дети. Они несли в руках свои чертежи, формулы, схемы. Они шли молча, ровным строем, по направлению к старому парку. Их лица были серьёзными и абсолютно пустыми.
Взрослые, те, кто ещё оставался в себе, стояли на порогах своих домов и плакали. Они пытались удержать детей, но те молча вырывались и шли дальше, не проявляя ни агрессии, ни эмоций.
— Он забирает будущее, — прошептала Катя, и в её глазах стояли слёзы. — Чтобы подлатать своё прошлое.
— Не отдадим, — коротко бросил Лёха и зашагал вперёд, следом за маленькой армией зомби.
Они шли, обгоняя бездумно шествующих детей, и с каждым шагом воздух становился гуще, слаще. Пахло прелыми листьями, мёдом и озоном. Парк впереди был окутан странным, золотистым маревом, словно его показывали сквозь старую, запылённую плёнку.
Это было логово. И дверь в него была уже открыта. Для них. И для всех.
Лёха обернулся, посмотрел на отца, на своих друзей. Их лица были масками ужаса и решимости. — Всё или ничего, — сказал он и сделал первый шаг под сень старых, молчаливых деревьев.