— Пока — ничего, — сказал Лёха. — Наблюдать. Искать закономерность. Как в уравнении. Ты же хорошо знаешь историю, да? Твоя мать — учительница.
Катя кивнула. — Тогда, может, узнаешь, кто это нарисовал? Или когда это было? Мне кажется, это важно.
Он повернулся и вышел, оставив её одну в полумраке фойе перед огромным рисунком.
Катя ещё раз посмотрела на фреску. И вдруг ей показалось, что улыбка у одной из девушек с белым фартуком стала чуть шире. А может, это просто сыграл свет. Она резко развернулась и почти побежала к выходу, к свету, к грязной, разбитой, но реальной улице. Ей вдруг страшно не захотелось оставаться здесь одной наедине с мёртвыми орхидеями и нарисованными улыбками.
Она даже не заметила, как из баллончика, зажатого в её потной ладони, на пол упала чёрная, жирная капля. Первая и пока единственная капля настоящего, живого протеста в этом царстве тихой, пыльной ностальгии.
Голос из шума
Витёк обитал на свалке. Не на той, куда вывозили бытовой мусор, а на Свалке Истории — в старом гараже своего отца, напичканном железным хламом ушедшей эпохи. Здесь пахло озоном, канифолью и ржавчиной. Для Вити это были лучшие духи в мире.
Он склонился над столом, заваленным платами, проводами и самодельными приборами. В центре этого хаоса, как алтарь, стоял его главный проект — самодельный радиоприёмник, собранный из списанного оборудования с завода минеральных вод. Он был уродлив, но могущественен, способен ловить волны от самого Киева до Ростова.
Витёк искал «Голос Америки». Не потому что жаждал крамолы, а просто потому что это было сложно. Это была техническая задача, пасьянс из частот и помех, который нужно было разгадать. Вызов.
Но в последние дни эфир вёл себя странно. Сквозь привычный хор дальнобойщиков, скучающих таксистов и бракующих радиолюбителей пробивался новый сигнал. Слабый, на самой границе слышимости, он всегда был на одной и той же частоте.
Витёк настраивал ручки, вживив в наушники. В ушах шипело и трещало, словно кто-то жарил яичницу на гигантской сковородке. И вдруг — прорыв.
Не музыка. Не голос диктора. Это был… шум зала. Тот самый, невнятный гул десятков голосов, лязг посуды, сдержанный смех. Тот звук, что бывает в переполненном кафе перед началом какого-нибудь мероприятия.
Витёк замер, вслушиваясь. Сердце заколотилось от азарта. Что это? Остатки какой-то старой радиопостановки? Передача из какого-то клуба?
И сквозь этот гул пробился ясный, чистый голос. Женский, молодой, полный неподдельного, идейного энтузиазма.
«…и мы видим, как наши труды преображают родной посёлок! Уже в следующем году, по плану, начнётся строительство нового жилого микрорайона для работников завода „Металлист“ и…»
Голос был настолько живым и настоящим, что Витёк невольно огляделся по сторонам, будто ожидая увидеть дикторшу прямо в гараже.
«…а сейчас у микрофона замечательный бригадир слесарей-сборщиков, ударник коммунистического труда, товарищ… товарищ…»
Голос запнулся. В эфире на секунду воцарилась тишина, нарушаемая лишь тем же шумом зала. Потом раздался лёгкий, смущённый смешок.
«Простите, радиослушатели! Совсем растерялась от волнения! Товарищ Аркадий Петрович! Расскажите нам о ваших успехах!»
Витёк не понимал. Это была какая-то пародия? Чья-то странная шутка? Но звучало это… искренне. Слишком искренне.
Он потянулся к блоку питания, чтобы попробовать сместить частоту, и задел рукавом паяльник. Раскалённое жало со звоном упало на пол.
— Чёрт! — выдохнул Витёк, срывая наушники.
Он поднял паяльник, проверил, не перегорел ли. Когда снова надел наушники, эфир был пуст. Только стандартные помехи и треск. Тот голос, тот шум зала — исчезли. Как будто и не было.
Витёк откинулся на спинку стула, раздражённый. Проклятая случайность. Он был уверен, что был на пороге какого-то открытия.
Его взгляд упал на самодельный спектроанализатор — маленький экранчик, подключённый к приёмнику. Он показывал визуальную картинку эфира. И сейчас, когда голос умолк, на экране всё ещё оставалась тонкая, ровная полоса сигнала на той самой частоте. Абсолютно чистая, без малейших колебаний. Так не бывает. Любая передача, даже самая качественная, даёт хоть малейшие всплески.
Этот сигнал был идеально ровным. Мёртвым. Как прямая линия на электрокардиограмме.
По спине Вити пробежал холодок. Не страх. Нет. Техническая необъяснимость пугала его куда больше всяких призраков. Призраков не существует. А вот аномалии в эфире — существуют и у них должна быть причина.