— Ребята, — резко оборвал их Лёха. Его голос прозвучал твёрдо. — Прекратите. Это не психоз. И не поле. Во всяком случае, не только. Я проверял. Состояние отца длилось минуты. Пыль на фото появилась и исчезла за это время. Это… точечное воздействие. Оно привязано не к месту, а к человеку и к конкретному воспоминанию.
Он посмотрел на Катю. — Ты была в ДК. Ты видела тот рисунок. Что ты об этом думаешь? Как историк?
Катя нахмурилась. Её бунтарская маска на мгновение сползла, открывая умное, аналитическое лицо. — Это не просто рисунок, — сказала она тихо. — Это… идеализация. Утопия. Та самая, которую нам вдалбливали на уроках. Но это сделано не как пропаганда. Это сделано с… любовью. С тоской. Как будто кто-то действительно верит, что всё было именно так. Или очень хочет в это верить.
Она замолчала, подбирая слова. — Это похоже на болезнь. На розовые очки, которые приросли к коже и их не снять.
— Болезнь… — Лёха задумчиво провёл рукой по своему списку. Он написал три слова: ПЫЛЬ, СОН, ПРОШЛОЕ. И подчеркнул их несколько раз. — Да. Это именно болезнь. Но не медицинская.
— Социальная? — предположил Витёк.
— Хуже, — покачал головой Лёха. — Экзистенциальная. Она питается тем, что люди перестали видеть будущее. Они застряли. И эта штука… Дрёма… предлагает им идеальное прошлое, чтобы туда сбежать. Навсегда.
Он отложил ручку и посмотрел на них обоих. — Я считаю, мы должны действовать системно. Как отряд гражданской обороны. Витёк, ты отвечаешь за техническую часть. Попробуй записать тот сигнал, определить точный эпицентр. Катя, тебе нужно узнать больше про историю этих мест. Особенно про ДК и те заводы, где люди пропадают. Может, были какие-то инциденты, о которых предпочитают не говорить? А я… я буду следить за взрослыми. Составлять список пострадавших.
Он говорил чётко, по-деловому. Его холодность действовала на других успокаивающе. Даже Катя, всегда готовая спорить, на этот раз лишь кивнула.
— Хорошо, — сказала она. — Но есть одно «но». Мы не знаем, заразно ли это. Мы сами можем подцепить эту хворь. Стоит только начать копаться в прошлом…
— У нас есть защита, — неожиданно сказал Витёк. Все посмотрели на него. — Мы же его не идеализируем, это прошлое. Мы его ненавидим. Верно? Лёха — потому что он циник. Катя — потому что она бунтарь. А я… потому что мне интереснее будущее. Наша ненависть — это как прививка.
В его словах была своя, странная логика.
Внезапно с улицы донёсся шум — рёв мотора и громкая, пьяная ругань. Все трое подошли к окну.
По улице, шатаясь, шёл дядя Вася, местный алкаш. А за ним, медленно ползя по дороге, двигался огромный бульдозер. Кабина была пуста. Никого. Тяжёлая машина двигалась сама по себе, её мощный ковш был опущен и скрёб асфальт, высекая искры. Она не пыталась догнать дядю Васю. Она просто следовала за ним, как огромный, механический щенок.
— Что за… — начала Катя.
Лёха молча указал пальцем. За стеклом кабины бульдозера, на сиденье водителя, лежала аккуратная стопка старой одежды. А на самом стекле изнутри был ровный слой пыли.
Дядя Вася, ничего не замечая, доплёлся до своего подъезда и скрылся в дверном проёме. Бульдозер, дойдя до этого места, замер. Его двигатель заглох. Воцарилась тишина.
Трое подростков молча смотрели на улицу. Никаких теорий, никаких уравнений. Только факт: гигантская машина приехала сама по себе, ведомая призраком, и теперь стояла посредь улицы, как немой укор здравому смыслу.
— Ладно, — первым нарушил молчание Витёк, и его голос дрожал. — Возможно, это всё-таки не техногенное поле.
Лёха медленно повернулся от окна к своему списку. Он взял карандаш и под уже написанными словами вывел большими буквами:
МЫ ИДЁМ К БАБЕ ЗОЕ.
Хранительница пепла
Дом Бабы Зои стоял на отшибе, там, где асфальт улицы Чапаева сдавался под натиском бурьяна и уходил в поле. Не дом даже, а избушка, почерневшая от времени и непогоды, с покосившимся крыльцом, которое скрипело на весь мир. Казалось, она росла из земли сама, как старый, упрямый гриб.
Трое подходили к ней с чувством, будто переступают незримую границу. От посёлка здесь оставалось только воспоминание, запах дыма из трубы да куры, бродившие у забора.
— Ну и глухомань, — пробормотала Катя, подбираясь к скрипучему крыльцу.
— Тише, — одёрнул её Лёха. Он почему-то чувствовал, что здесь нужно соблюдать тишину. Как в библиотеке или в храме.
Дверь отворилась сама, прежде чем они успели постучать. В проёме стояла она. Баба Зоя. Невысокая, сгорбленная, закутанная в платок и потёртый свитер. Но не слабая. В её осанке чувствовалась упругая, жилистая сила старого корня. Лицо изрезано морщинами, но глаза — светло-серые, почти прозрачные — смотрели на них пристально и без удивления, словно она ждала их всё это время.