Я сделал несколько кругов по Оке – уже совсем стемнело, и видно было огни Алексина наверху и железнодорожные фонари на той стороне, которые отражались в воде. Высыпали первые звезды.
Когда, с трудом найдя свой камень с одеждой, я выбрался на берег, от недавней усталости ничего не осталось – добрая река незаметно отобрала ее у меня и чистого отпустила в мир.
Разговор
С детства я мечтал о доме, большом доме, населенном разными, но дружественными людьми, относящимися друг к другу как родственники. И чтобы все много знали друг о друге, но чего-то и не знали бы, и чтобы было нам хорошо друг с другом, и каждый был бы, конечно, в чем-то талантлив, и каждому из нас был бы виден этот талант каждого. Хрупкая, розовая мечта, так и не покинувшая меня до сих пор в зрелом возрасте, хотя изрядно, разумеется, потускневшая, порастерявшая радужную когда-то окраску.
…Я вернулся в гостиницу и сидел, блаженно отдыхая на лавочке, вдыхая душистый и свежий алексинский воздух.
Лампа, горевшая у входа в дом и освещавшая дворик, была слабенькой – на стол, стулья и на людей свет падал из окон косыми четырехугольниками. Народу было по-прежнему много, каждый чем-то занят, переговаривались друг с другом, жарили и ели грибы.
И меня вдруг неудержимо потянуло к ним.
Было такое чувство, словно все они мне знакомы и требуется лишь небольшое усилие, чтобы они узнали меня. Да, нужно совсем чуть-чуть – и глаза их раскроются, скинув холодную прозрачную пленку, они увидят меня, и я услышу предназначенные мне слова, увижу заинтересованные глаза, смотрящие на меня.
Где-то я прочитал, что удивительная деловитость и целеустремленность Робинзона Крузо на острове объяснялись именно тем, что он верил: придет корабль – и с ним он вернется в человеческий мир. Вера вселяла в него жажду жизни. Вера в возвращение к людям.
Так же и мне захотелось вдруг поговорить хоть с кем-то, поделиться счастьем своим, послушать в свою очередь, – может быть, восхититься, может быть, посочувствовать. Кстати, они же ведь все видели, что я на велосипеде приехал. Неужели никому не интересно узнать, откуда я и куда?
Я сел на свободное место на одной из лавочек и, машинально приняв бывалый вид путешественника, стал ждать. Но никто ни о чем не спрашивал, никому не было до меня дела, каждый был занят своим…
С чувством растущей тоски видел я нескольких мужчин – некоторые даже интеллигентны на вид! – да и не только мужчин. Я точно знал, что здесь есть по крайней мере две девушки, – одна и сейчас бегала туда-сюда, порхала, как мотылек, очень хорошенькая, хотя и очень молоденькая, а другая… Да, где же другая? Я мельком видел ее, еще когда только приехал, она явно постарше, лет двадцати двух… Но – увы. Нарядная и тщательно причесанная, гордо ступая, вышла она из дверей дома в сопровождении надутого и угрюмого парня, некоммуникабельно прошествовала через двор и скрылась со своим ни на шаг не отступающим спутником в темноте алексинской ночи… А мужчины? Двое из них почти тут же сговорились о чем-то и тоже вышли, чуть ли не крадучись, потихоньку, – очевидно, чтоб не заметили жены, бойко моющие грибную посуду… Еще один громко зевнул и во всеуслышание сообщил, что отправляется спать…
Я сидел растерянный и разочарованный, такой, кажется, одинокий в этом большом и праздничном, перенаселенном мире.
И вот тут-то…
И вот тут-то справа от меня шевельнулось что-то, до того неподвижное, темное, и я услышал вежливый негромкий вопрос:
– А вы издалёка?
Сначала я даже легонько вздрогнул, так как совсем не ожидал вопроса именно с этой стороны, – с самого начала там сидел кто-то молчаливый и мрачный, – но, приглядевшись, увидел слегка блестящие во тьме глаза, направленные на меня, и уже совершенно точно понял, что вопрос обращен ко мне.
Сдерживаясь, чтобы не показаться легкомысленным и не вспугнуть собеседника, я спокойно, безо всякого нажима ответил:
– Я из Москвы. А вы?…
– Сосед ваш. Из-под Москвы. Из Клина.
Голос был пожилой, мужской, прокуренный.
Однако, представившись, мой сосед замолчал и довольно долгое время не подавал признаков жизни. Тем не менее я почему-то был твердо уверен, что на этом наш разговор не кончится. Я бы и сам заговорил, не дожидаясь, но ведь неловко, черт побери. Опасался я, что томящиеся во мне слова и чувства так прямо и выплеснутся неудержимым, неостановимым потоком. И молчал.
А он молчал тоже.
Однако спустя некоторое время справа опять шевельнулось.
– Это вы давеча на велосипеде приехали? – тихий, спокойный голос.
– Да, – ответил я, на этот раз чрезмерно все-таки оживившись.