Барыга не церемонился с государственными артистами, и, уходя рано утром на привоз, он закрывал еще спящих лилипутов на висячий замок, чтобы не обокрали его, и если кто из маленьких работников арены просыпался и ему надо было во двор, он долго ломился в закрытую дверь, бегал по дому, пока, наконец, к удивлению уток и кроликов, не вылезал в окошко.
Приходя домой, Барыга сурово, насмешливо глядя на старческие восковые личики, выслушивал их кроткие, писклявые жалобы, что-то обычно в это время жевал, а когда ему надоедало, он говорил:
— Ну, цыц!
Барыга вытаскивал из теплой печи накрытую сковородку с кроличьими котлетками и давал по одной котлетке на пару артистов, и они уже сами, аккуратно и справедливо, делили котлетку на равные части, и садились за стол, и клевали, как птицы.
Барыга следил за тем, чтобы они аккуратно ели, не проливали суп или чай на скатерть, не болтали, как дети, под столом ногами, не катали из хлеба катышек, кидая их друг в друга. Вообще, чтобы все было чинно, благородно, как за семейным столом. И если у лилипутов была репетиция, то он, как отец-командир, следил и за репетицией, чтобы все было правильно, благородно и завлекательно.
Киев был прекрасен в эти тихие, прозрачные дни сентября 1941 года. Золото осенних каштанов, шуршание редких машин по перегороженному баррикадами Крещатику, тротуары, полные гуляющей публики, зрелищная толпа у первого кинотеатра, бывшего Шанцера, ничто не говорило о войне, о том, что немцы за Демиевкой, в Голосеевском лесу, и просматривают Киев в полевой бинокль.
Как раз в эти дни на Николаевской улице в помещении театра Франко открывалось новое зрелище, в программе которого участвовали не успевшие эвакуироваться артисты оперы, драмы, эстрады и цирка. И среди номеров была и оратория с музыкой, исполненная труппой цирковых лилипутов. Они были разнообразные и витиеватые артисты, работали с клоунами, кудесниками, к удивлению и аханью цирка, волшебно появлялись вместе с голубями из чемоданов, саквояжей и потайных шкафов. Они подзуживали клоуна в широких клетчатых штанах и грандиозных башмаках Паташона, отвечая на его дурацкие вопросы, принимали участие даже в гимнастических номерах и иногда даже входили в клетку льва, царя зверей. Но на этот раз тут не было ни диких зверей, ни аттракционов, а они просто вышли на сцену строем и под бодрую музыку маршировали и декламировали пафосный текст: «Киев был и будет советским!» И это было смешно и трогательно, и публика, состоящая из военных, ополченцев, бойцов истребительного батальона, жителей Киева, охотно аплодировала им.
После спектакля труппу лилипутов, разместившуюся в одном «виллисе», увезли на Куреневку.
Этим вечером Ваня принес откуда-то бутылку шампанского. Бутылка была больше него, и, так как она не влезала в его карман, он нес ее под мышкой, как ружье, которое вот-вот выстрелит.
В этот вечер Ваня объяснился Оленьке.
— У меня родители большие. Так что с этим все в порядке, — и он подмигивал. Сиплым, быстрым, детским дискантом он говорил, захлебываясь: — Мы с тобой, Оленька, сделаем номер — во! — И тыкал вверх большим пальцем, тоненьким, как соломка. — Ты внизу, я вверху. Ты меня будешь выжимать одной рукой, а я буду делать кульбиты. Мировой номер. Заработаем, во! Ты не беспокойся, у меня с этим все в порядке. — И он снова подмигивал.
Легли спать все поздно. Темное сентябрьское небо освещалось перекрещивающимися лучами прожекторов, и где-то там, в далекой вышине, расцветали трассирующие пули. И всю ночь Иван Иванович кашлял, как ребенок.
Так развивались события в этом домике на Куреневке, жизнь шла по своим заранее предначертанным или непредначертанным колеям, ничего не желая знать об этом истребительном романе в мещанском домике на Куреневке.
Труппа должна была выступить и на следующий день со своей ораторией и маршем, но за ними почему-то не приехал «виллис», и они, никуда не отлучаясь, протомились весь день в домике, выходя погулять только во двор или возле дома на улице, так как были, как все, на казарменном положении и в любое время могло поступить на их счет распоряжение. Не приехали за ними и на следующий день, и они забеспокоились. Но телефона в доме и на ближайшей к Куреневке улице не было, и они решили уже ждать до утра, а утром послать делегата в Киев, в театр на Николаевскую, узнать, в чем дело. К тому же и хозяин Барыга забеспокоился. Как видно, государственная организация забыла его постояльцев, а он продолжает им скармливать котлеты, кипятить чай, а будут за это платить или нет, еще не известно. И теперь он на них покрикивал, как на расшалившихся детей.