— Это ты правильно сделал, — одобрительно кивнул ему директор. — Но меня удивляет в этой ситуации роль Манич. Почему она молчала?
— О чем молчала?
— Об опытах с ДНК. Ведь прошло десять месяцев после смерти Кузовкина, а она ничего не сообщила. Работа, конечно, была секретной, но она должна была поделиться со старшими товарищами. Она молчала и ждала… Чего ждала? Запроса из комитета?
— И тогда покончила жизнь самоубийством?
Они посмотрели друг на друга.
— Нет, нет, тут какая-то неувязка, я уже думал об этом, — сказал Второв. — Если бы Кузовкин погиб в результате неосторожных экспериментов с космической ДНК, Манич раструбила бы по всему свету. Но здесь что-то произошло, что-то такое, почему она должна была молчать. Какое-то постороннее вмешательство или неожиданный поворот событий… А вернее, просто несчастный случай с кварк-нейтринной пушкой, взрыв системы охлаждения и гибель Кузовкина. Все это потрясло ее… Говорят же, что она помешалась.
— Может, они облучали нуклеиновую кислоту кварк-нейтринным потоком?
— Ну и что? — спросил Второв.
— Как — что? Мог произойти взрыв!
— Кварк-нейтрино ни с чем не взаимодействует. Еще не было такого случая, об этом пишет вся мировая научная литература. Да ведь ДНК безобиднейшее вещество!
— Да, для обычных веществ это положение справедливо. Но в данном случае мы имеем дело с необыкновенными свойствами. Поэтому можно ожидать чего угодно.
— Сомнительно. — Второв покачал головой. — Если эти молекулы не разбужены ударами гамма-лучей, вряд ли они проснутся от щекотания кварк-нейтрино.
— Какая досада, что погибла Манич! Она единственный человек, который знал так много! — воскликнул Филипп.
— Да, но что поделаешь… Остается только гадать. Может быть, эти анализы прольют какой-нибудь свет, только я очень сомневаюсь…
— Ты об этом порошке?
— Да.
— Он меня интригует. Мне все же кажется, что это ДНК.
— Образец примитивного мышления. В лаборатории, где содержатся сотни реактивов, происходит взрыв. Берут первый попавшийся образец и утверждают, что причина в нем. Ты неправ, Филипп. Он даже по цвету отличается от ДНК, не говоря уж о весе. Откуда же у них может взяться сорок килограммов из пяти граммов? Или из одного, потому что четыре они уже израсходовали.
— Ты говоришь, они отличаются по цвету. Разве ты видел эту ДНК? Ты что, нашел остатки? — спросил директор.
— Нет, конечно. Там есть фото. ДНК рассыпана на покровном стеклышке. Мелкие темно-серые зернышки. А мой порошок серебристый, блестящий.
— Да, пожалуй. Ну что ж, подождем анализа.
— Мне пришла идея, — медленно сказал Второв. — А что, если посмотреть еще… у Риты дома? Какие-нибудь записи, заметки… Как ты на это смотришь?
— Ты, я вижу, Саша, любишь доводить дело до конца, — устало сказал Филипп. — Наверное, ты поступаешь правильно. Только я тебе не попутчик. К Рите приехала мать, она сейчас дома. Плачет, убивается. Я не могу всего этого видеть. Сходи, если хочешь. Правда, обстановочка там сейчас не дай бог. Меня успокаивает только одно: мы сможем написать по тем материалам, что ты нашел, довольно неплохой отчет для комитета, все константы получены…
— Черт с ним, с комитетом! — махнул рукой Второв. — Давай адрес, я все-таки схожу.
— Вера Ивановна тебе объяснит. Это недалеко, в поселке.
…Второв выехал из института, когда желтый язык заката начал жадно лизать окна. Поселок Завидное оказался чистеньким, аккуратным, с новенькими коттеджами. В них жили сотрудники института и работники местной ТЭЦ. Второв без труда разыскал дом, в котором жила Манич. Навстречу ему из открытых дверей квартиры вышли женщины в черных косынках (глаза у них были красны, они сморкались в беленькие платочки). Второв, как обычно в подобной ситуации, чувствовал себя неловко и напряженно. Он слишком плохо знал Риту, чтобы глубоко и искренне переживать, и в то же время обстановка требовала от него выражения неподдельного сочувствия.
В узком коридоре теснились несколько мужчин и женщин. Второв не знал их. В глубине комнаты, куда вели стеклянные двери, стоял гроб. Около него склонились, как-то обвисли, две пожилые женщины.
«Не ко времени я пришел, совсем не ко времени», — подумал Второв.
Мысль о документах, о каких-то бумажках выглядела в этой обстановке нелепой и даже оскорбительной.
«Надо бы уйти, — думал он. — Нехорошо получится. Вообще мне не надо было приходить сюда. Неловко, неудобно».