Удар Галана был особенно чувствителен: писания Муккермана возносились до небес не только клерикальными, но и националистическими изданиями. Они неоднократно ссылались в антисоветской пропаганде на Муккермана, который, как очень точно говорилось в советской печати, «с особой ненавистью писал… об успехах безбожия среди советских людей. Повторяя избитые, всем надоевшие и давно опровергнутые вымыслы о мнимом гонении на религию в СССР, Муккерман, как и другие иезуитские писаки, старался запугать немецкого обывателя и посеять разлад в рабочем классе — отвлечь его внимание от классовой борьбы с капиталистами и с назревшей угрозой фашистского переворота… в Германии, ослабить интернациональную солидарность пролетариата».
Статья Галана прямо била по католической реакции и идущему к власти немецкому фашизму. Ведь не кто иной, как отец Муккерман, в 1918 году занимался по поручению римского папы антисоветской пропагандой в России, где и был пойман на месте преступления. Нельзя не вспомнить здесь и памфлет Галана «На службе у сатаны», написанный позднее. В нем, как и в статье «Достанут», разоблачается связь между реакционными церковниками и Папеном и показывается, что уже в тридцатые годы «Святая конгрегация по пропаганде веры» согласует детали антисоветской пропаганды с министерством Геббельса.
В 1929 году друзья Галана, Тудор и Козланюк, совершают нелегальную поездку в СССР.
П. С. Козланюк вспоминал: «Вместе с Тудором мы в 1929 году были в СССР, так, чтобы не знали в Польше. Ездили мы для ознакомления с жизнью в стране победившего социализма, а также для личных связей с советскими писателями. На протяжении двух месяцев мы побывали в Ленинграде (жили в Смольном), Москве, Харькове, Киеве, Днепропетровске и в Запорожье, где строился тогда Днепрогэс. Через некоторое время полиция во Львове меня, наверное, за это посадила в тюрьму, пыталась устроить мне суд за „прямую и непосредственную связь с красной Москвой“, но материалов с подтверждением этого у них не было, и, подержав меня несколько месяцев, выпустили. Тудору обошлось без тюрьмы».
Жизнь есть жизнь, и она, к великому сожалению комиссаров охранки, убеждала викновцев как раз в противном тому, что было охранникам приказано «блюсти» и «непоколебимо защищать».
Можно было конфисковать у «подозрительных» потрепанные от бесконечного хождения по рабочим рукам томики Ленина. Но мысли и убеждения нельзя закрыть на замок, пример жизни восточного соседа оказывался убедительным.
Когда некий пан Чернява, чревовещатель «незыблемых» идеалов национализма, выпустил мерзопакостную книжонку «На Востоке — мы!», прозрачно намекая, что экономические и нравственные принципы капитализма рано или поздно восторжествуют на всей многогрешной земле, Галан ответил многоопытному политическому провокатору статьей-памфлетом, озаглавленным весьма недвусмысленно: «Нет, на Востоке — мы!»
Подобная категоричность казалась пану Черняве кощунственным издевательством над его столь смело и стройно построенной концепцией. И к тому же столь сладостно-перспективной. Будущий мир, по мысли Чернявы, после «свержения власти большевиков» станет походить на «кафешантанный рай» с обилием ресторанов, где пана Черняву будут развлекать «танцовщицы из Гаити». Для осуществления этой программы нужно совсем немного: по возможности вырезать большевиков и забрать у Москвы в состав «вильной Украины» Курск, всю Украину, Воронеж, Саратов и Грозный.
— Странно, — пожимал плечами в редакции «Викон» Галан, — почему пан Чернява забыл включить в состав своей «вильной Украины» Японию, Марс с окрестностями и то же Гаити. Ведь танцовщиц для кабаков хлопотно выписывать из-за границы. А так были бы свои — «домашние»…