Напомню, что летопись сообщает о строительстве монастыря Святого Георгия под 1037 годом59, однако в этой летописной статье объединены события разных лет, преимущественно второй половины киевского княжения Ярослава. Упоминание Илариона указывает на то, что храм был освящен в 1051–1053 годах, хотя строительство его, вероятно, началось значительно раньше и сильно затянулось.
Внешне храм напоминал Киевскую Софию, хотя и уступал ей размерами60. По свидетельству Проложного сказания, он располагался «пред враты Святыя София», неподалеку от Золотых ворот «города Ярослава» (нынешняя Золотоворотская улица Киева). Недалеко от него, южнее центральной площади «города Ярослава», был возведен еще один монастырь с великолепным каменным храмом — во имя святой Ирины, небесной покровительницы супруги Ярослава Ирины-Ингигерд, умершей в 1050 году. Этот собор (неизвестно точно, когда построенный и освященный) был украшен фресками, мозаиками, резными капителями колонн, шиферными плитами — впрочем, обо всем этом мы можем судить лишь по жалким фрагментам, найденным при исследовании развалин церкви еще в XIX веке.
Неизвестный фотограф. Вид Георгиевского храма после 1884 года
Георгиевский храм предназначался для настолования епископов, то есть стал одним из важнейших храмов всего русского государства. При личном участии Ярослава и Илариона было установлено празднование святому Георгию 26 ноября, новый русский праздник, вскоре вошедший в общерусские месяцесловы, — знаменитый в будущем осенний Юрьев день. (До этого память святого Георгия праздновалась на Руси лишь 23 апреля — в весенний Юрьев день.) Греческие месяцесловы отмечали под этим днем память освящения храма святого Георгия «в Кипариссе» (в Константинополе)61 — надо полагать, что князь и митрополит сознательно переносили на Русь традицию, сложившуюся в Византии.
Так небесный покровитель князя Ярослава стал небесным покровителем Киева и всей Руси. «Яко звезда на небеси и на земли, явился, Георгий, добрым воином нареченный, — восклицает автор торжественной Службы на освящение киевского храма, которая была составлена, вероятно, тогда же, причем не без влияния идей Илариона Киевского. — …Днесь восхваляет тебя весь земной мир, божественными чудесами преисполнясь, и земля радуется… и христоименитые люди града Киева; освящением храма твоего ты радостно возвеселяешься, страстотерпец Георгий… Сосудом избран был ты Святому Духу, угодниче Христов, Его же моли с верою о приходящих во святый твой храм и просящих очистить от грехов, и умирить мир, и спасти души наши»62.
Наверное, в этом храме звучало и учительное слово самого Илариона, обращенное не только к пастве, но и к пастырям Русской церкви — епископам и священнослужителям. В августовском томе Великих Четьих миней митрополита Макария (XVI век) сохранился фрагмент какого-то поучения, надписанного именем «Лариона митрополита» («А се от иного слова»); этот крохотный отрывок всего в несколько строчек представляет собой настоящий шедевр древнерусской учительной литературы (независимо от того, действительно ли он принадлежал Илариону Киевскому), а потому приведем его целиком и в подлиннике, а не в переводе:
«О сем преподобный отец наш Ларион митрополит глаголет: мнози охотиве и взимаа мзды за чюжаа грехы молитися, от своих не управя. О убогый грешниче! Егда еси херувим и серафим, егда греха не имаши; сам бо грехы многыми оплетен, а еще чюжаа грехи емлеши на погибель души своей. Аще же себе не науча, како можеть иныа научити!»63
Имя митрополита Илариона упоминается также в первой, вводной статье Устава князя Ярослава о церковных судах, принятого, очевидно, в последние годы жизни киевского князя: «Се яз, князь великий Ярослав, сын Володимерь, по данию (здесь: по примеру. — А. К.) отца своего сгадал есмь с митрополитом с Ларионом, сложил есмь греческий Номоканон. Аже не подобает сих тяж судити князю, ни боярам, дал есмь митрополиту и епископам»64. А далее следует перечень этих «тяж» (правда, различающийся в различных редакциях памятника), судя по которому под исключительную юрисдикцию Церкви переходила обширная область права, ранее совсем не затронутая княжеской властью, а именно брачные и семейные отношения.
Как отмечают исследователи, Устав Ярослава построен на тех же принципах, что и Русская Правда, однако оба памятника практически не пересекаются друг с другом. В ве́дении церковных властей прежде всего оказывалась женщина — наименее защищенный член древнерусского общества. Епископский суд рассматривал случаи «умыкания», то есть похищения невесты (наиболее распространенный способ заключения брака в языческой Руси), изнасилования («пошибания»), а также оскорбления словом («Аже кто зовет чужую жену блядью…»), причем во всех этих случаях предусматривалось одинаковое наказание, а размер штрафа, назначаемого как в пользу самой оскорбленной («за сором»), так и в пользу епископа, зависел исключительно от социального положения подвергшейся насилию или оскорблению женщины: «Аже кто пошибает боярскую дщерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота; а меньших бояр — гривна золота… а нарочитых людей — 2 гривны серебра… а простой чади — 12 гривен (кун? — А. К.)…» Но точно такие же штрафы Церковный устав предусматривал и в том случае, если, например, дочь по вине родителей не была своевременно выдана замуж: «Аже девка засядет великих бояр, епископу 5 гривен золота; а меньших бояр — гривна золота; а нарочитых людей — 12 гривен; а простой чади — гривна серебра». Необычной и на удивление гуманной даже для нашего времени выглядит и забота о добровольной, а не принудительной выдаче замуж невесты: «Аже девка не восхочет замуж, а отец и мати силою дадут, а что створит над собою, отец и мати епископу в вине (то есть признаются виновными. — А. К.)»; и наоборот: «Аже девка восхочет замуж, а отец и мати не дадут, а что створит, епископу в вине отец и мати; также и отрок». Но и родители защищены от насилия со стороны детей, причем защищены не только церковным, но и княжеским судом: «Аже сын бьет отца или матерь, да казнят (накажут. — А. К.) его волостельскою казнью, а епископу в вине». В традиционном славянском обществе все эти вопросы решались исключительно внутри самой общины, силой традиций и обычая, без какого-либо вмешательства извне, а Устав Ярослава переводил их из сферы моральной в правовую сферу.