Наконец, нельзя не вспомнить о повторном освящении Киевской Софии митрополитом Ефремом 4 ноября неизвестного года (об этом также шла речь на страницах книги)78. В литературе уже высказывалось предположение: не свидетельствует ли этот акт о признании новым киевским митрополитом незаконными всех тех действий, которые совершались в главном кафедральным соборе Киева при его предшественнике, так и не получившем благословения патриарха, а потому не имевшем права восседать на митрополичьем престоле79? Но если так, то разрыв с прежней церковной политикой после смерти Ярослава был осуществлен в Киеве не просто открыто, но демонстративно и притом с явного одобрения князя Изяслава Ярославича.
Что же касается самого Илариона, то о его дальнейшей судьбе мы не можем сказать ничего определенного. Умер ли он еще до 1055 года, освободив тем самым киевскую кафедру, или же покинул ее по какой-то иной причине, неизвестно. Иногда полагают, что после смерти Ярослава Иларион удалился в Антониев монастырь, вернувшись в ту самую пещеру, с которой началась его столь блистательная карьера80. Действительно, в написанном печерским пострижеником Нестором Житии преподобного Феодосия, игумена Печерского, имеется рассказ о некоем чернеце Иларионе (или Ларионе), бывшем, по словам Нестора, искусным книгописцем: «бяше бо и книгам хытр писати, сий по вся дни и нощи писаше книги в келии у блаженного отца нашего Феодосия»; со слов этого Илариона Нестор и узнал многие подробности из жизни печерского игумена81.
Рассказывал чернец Иларион Нестору и о своей жизни в обители; жизнь эта была тяжкой и исполненной борьбой с «пронырливыми» бесами, которые «многую пакость» творили в келии: «Как только ложился он на своей постели, появлялось множество бесов и, схватив его за волосы, тащили и толкали… И так каждую ночь творили с ним, и, уже не в силах терпеть, пошел он к преподобному отцу Феодосию и поведал ему о пакости бесовской. И хотел перейти от этого места в иную келью; блаженный же стал упрашивать его, говоря: „Нет, брат, не отходи от места того, да не станут похваляться злые духи, что победили тебя… и с той поры еще большее зло начнут тебе причинять, ибо получат власть над тобою. Но да молись же Богу в келии своей, и Бог, видя твое терпение, подаст тебе победу над ними“». И лишь после того, как игумен перекрестил инока и напутствовал его, тот без боязни вошел в свою келью. «И так в ту ночь лег в келии своей, спал сладко; и с того времени пронырливые бесы не смели приближаться к месту тому, ибо отогнаны были молитвами преподобного отца нашего Феодосия и обратились в бегство».
Однако Нестор нигде даже не намекает на то, что незадачливый инок, столь много претерпевший от «пронырства» бесов, — бывший киевский митрополит. Да и выглядит печерский Иларион явно младше игумена Феодосия, чего нельзя сказать в отношении митрополита Илариона. Так что поостережемся утверждать, что два этих человека — одно и то же лицо, ибо простого совпадения имен и общего для обоих навыка в книгописании для такого утверждения недостаточно82.
Может показаться странным, что столь значительные преобразования во внутренней жизни русского государства падают лишь на несколько последних лет княжения Ярослава Владимировича, когда князь пребывал уже в «маститой старости» и болезнях. Но дело здесь, наверное, не только в том, что эти несколько лет вобрали в себя опыт предшествующих десятилетий христианского развития Руси. Не стоит забывать о неразрывной связи, существовавшей в средневековом обществе между внутренней и внешней политикой: первая чаще всего подчинена второй. Те годы, когда Ярослав был полон сил, прошли в борьбе за киевский престол, в войнах и походах. И только после объединения под своей властью Руси и окончательной победы над печенегами Ярослав смог приступить к широкомасштабной программе укрепления и христианского переустройства всего своего государства.
Сцены жития преподобного Нестора Летописца. Ксилография из издания «Патерик, или Отечник, Печерский». 1661
Начиная с этого времени Ярослав далеко не всегда сам водит свое войско в военные походы, доверяя это сыну Владимиру и киевским или новгородским воеводам. Поход 1047 года, кажется, был для него вообще последним — более летописи не упоминают о его личном участии в войнах, да и вообще о войнах Ярослава: князь решил все те задачи, которые ставил перед собой в предшествующие годы, а на большее у него, наверное, не хватало сил. Если прежде Ярослав каждый год, а то и по нескольку раз в год совершал поездки из Киева в Новгород и обратно, то в последние годы жизни ему трудно было выдерживать столь долгий и утомительный путь, да и особой надобности в этом не возникало. В последний раз летопись намекает на его присутствие в Новгороде в 1050 году, когда был освящен новгородский Софийский собор, но и относительно этой поездки можно говорить лишь предположительно. Теперь вместо князя между Киевом и Новгородом снуют княжеские гонцы, а также приближенные к князю бояре, по-видимому наделенные немалыми полномочиями. (Имя одного из таких посланцев нам уже знакомо — это некий Никола, «пришлец из Киева града, от своего князя Ярослава», оставивший надпись-автограф на стене Софийского собора в Новгороде83.) Можно думать, что князь по-прежнему часто покидал свой киевский двор, не желая подолгу засиживаться на одном месте, но маршруты его поездок ограничивались ближней к Киеву округой — загородным сельцом Берестовым, княжеским Вышгородом, может быть, относительно недалеким Переяславлем на Трубеже…