Уже в наши дни на стене киевского Софийского собора была обнаружена древняя и, к сожалению, лишь частично уцелевшая надпись, текст которой предположительно восстановлен академиком Борисом Александровичем Рыбаковым, крупнейшим отечественным исследователем Древней Руси:
ВЪ 6562
М(ЕСЯ)ЦА ФЕВРАРИ
20 УСЪПЕН
Е Ц(А)РЯ НАШ(Е)
ГО ВЪ ВЪ
(СКРЬСЕНЬЕ?)
В (Н)ЕДЕ(ЛЮ)
(МУ)Ч(ЕНИКА)
ФЕОДОРА
То есть: «В (лето) 6562 (1054), месяца февраля 20, успение царя нашего в воскресенье (?), в неделю мученика Феодора»36.
Нет сомнений, что в этой торжественной надписи, сделанной каким-то клириком Святой Софии в центральном нефе собора, на третьем от алтаря южном крещатом столбе, на фреске с изображением святого целителя Пантелеймона и как раз под изображением самого Ярослава на ктиторской фреске собора, идет речь о князе Ярославе Владимировиче. Различия в датах — 19 февраля (первая суббота поста) или 20-е («неделя», то есть воскресенье) — по-видимому, объясняются тем, что в первом случае сообщается о кончине князя, а во втором — о его погребении, или «успении», под сводами собора37.
Рассказывая о кончине князя Ярослава, летопись не упоминает имени митрополита Илариона. Но если последний был еще жив к этому времени, то именно ему подобало отпевать усопшего князя. Иларион не мог не понимать, что со смертью Ярослава уходит в прошлое целая эпоха в истории Руси, к которой всецело принадлежал и он сам, и многие книжники из его окружения… В этот день, как и в другие воскресные великопостные дни, в церкви звучит литургия святого Василия Великого, более продолжительная по сравнению с обычной, более торжественная и, пожалуй, более соответствующая скорбной и вместе с тем величественной минуте последнего прощания с великим киевским князем, столь много сделавшим для христианского просвещения Руси. Тогда же, на литургии, под сводами собора прозвучали и слова самого Христа, читающиеся в церкви в этот день и обращенные к апостолу Варфоломею; наверное, многим могло показаться, что слова эти прямо адресованы усопшему князю: «…Истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому» (Ин. 1:51). Ибо не встречи ли с ангелами небесными должен был ожидать лежавший в гробу князь?
Кажется символичным и то, что погребение князя Ярослава совпало с празднованием Церковью так называемого Торжества Православия — восстановления почитания икон в Византийской церкви в середине IX века после долгих лет гонений на православных от иконоборцев (это событие вспоминается Церковью в первое воскресенье Великого поста). Русь не знала иконоборчества, восприняв вместе с христианством почитание святых икон. Но Ярослав едва ли не более других князей Древней Руси поспособствовал украшению русских, а особенно киевских, храмов, приданию им того внешнего благолепия, которое отличало храмы византийские и которое некогда так потрясло посланцев его отца, выбиравших веру для своего народа. И если Крещение Руси, несомненно, было во многом личной заслугой Владимира Святого, то Торжество Православия в русских землях уместнее всего связывать с именем князя Ярослава Владимировича. И не случайно, говоря о годах его княжения, позднейший автор «Степенной книги царского родословия», московский книжник XVI века, воскликнет, может быть, с излишней патетикой и явно подражая словам похвалы князю Владимиру из «Слова» Илариона Киевского: «…идольский мрак от нас до конца отгнася и заря благоверия просвети нас; тьма бесовского служения от нас истребися и погибе и солнце евангельское землю нашу осия; капища раздрушишася и святые церкви водрузишася; идолы сокрушишася и святым иконам поклонение утвержащеся; бесы отбегаху и крестный образ грады и места освящаше…»38
Судьба останков князя Ярослава Мудрого заслуживает отдельного разговора. Мы уже говорили о том, что киевский князь, как и подобает великим правителям, заранее позаботился о месте своего упокоения. Его мраморный саркофаг должен был внушать потомкам такое же уважение к почившему князю, какое внушал своим современникам сам князь Ярослав Владимирович. Несмотря на все потрясения последующих столетий — почти полную гибель Киева под ударами монголо-татар в декабре 1240 года, годы опустения и разрухи, когда жизнь едва теплилась в этом некогда великом городе, — гробница Ярослава уцелела в киевском Софийском соборе, как уцелел, в отличие от киевской Десятинной церкви, и сам Софийский собор. Весящая шесть тонн и изготовленная из цельной глыбы проконесского мрамора византийскими мастерами, украшенная изумительной резьбой, она, по-видимому, была привезена из византийского Херсонеса еще отцом Ярослава, князем Владимиром Святым. Удивительное наблюдение сделал исследователь древнерусского искусства В. Г. Пуцко: он обратил внимание на полное совпадение узоров на гробнице Ярослава Мудрого из киевского Софийского собора и на херсонесской гробнице святого Климента Римского, изображенной на миниатюре из так называемого Ватиканского Минология императора Василия II (около 986 года); кажется, в обоих случаях мы видим один и тот же мраморный саркофаг, а значит, киевский князь выбрал для своего погребения вывезенную из Херсонеса гробницу с мощами одного из самых почитаемых в древнем Киеве святых, предварительно переложив их в новую раку39.