Впрочем, каких-то надежных хронологических ориентиров, позволяющих точно датировать это событие, источники не содержат, а потому время перенесения мощей со Смядыни в Вышгород определяется историками по-разному41. Да и относительно личного участия князя Ярослава в этом действе у нас есть определенные сомнения42. Во всяком случае, с течением времени память о погребении святых в Вышгороде успела полностью стереться, хотя, по рассказу княжеских житий, иногда на месте их погребения видели огненный столп, а иногда слышали ангельское пение. Однажды близ того места остановились некие варяги (очевидно, состоявшие в качестве наемников в дружине Ярослава и принимавшие участие в одной из его войн); один из них по незнанию стиля на саму могилу - и тотчас ноги его опалило пламенем, вышедшим от гроба. «И оттоле не смели близ приступать, но со страхом покланялись». Однако святость невинно убиенных княжичей была вполне осознана много позже - кажется, уже в последние годы жизни Ярослава Мудрого.
Год 1023-й, кажется, не отмечен в жизни Ярослава какими-то памятными событиями. Под 1024-м же годом летописи рассказывают о поездке князя из Новгорода в Суздальскую землю, охваченную в это время массовыми языческими выступлениями.
«Ярослав был в Новгороде тогда, - читаем в «Повести временных лет». - В се же лето вьсташе (поднялись? объявились? - А. К.) волхвы в Суздале, избивали старую чудь по Дьяволу наущению и бесованию, говоря, будто те держат гобино (урожай, хлебные запасы. - А. К); был мятеж великий и голод по всей той стране. Пошли по Волге все люди в Болгары, и привезли жито, и так ожили». В Софийской Первой и близких к ней летописях этот рассказ уточнен и дополнен: «…Встали волхвы лживые в Суздале и принялись избивать старую чадь, баб, говоря, будто те держат гобино и жито и голод пускают. И был мятеж великий и глад по всей земле той, так что мужья жен своих отдавали в челядь, чтобы прокормиться; пошли по Волге все люди в Болгары, и привези пшеницу и жито, и так ожили…»43
Смысл происходивших в Суздальской земле событий ясен лишь отчасти. Историки советского времени, как правило, рассматривали их исключительно с классовых позиций, как антифеодальное восстание, порожденное развитием феодальных отношений и свидетельствующее об обострении классовой борьбы в обществе44 - непременном условии функционирования жесткой социологической схемы, согласно которой в Киевской Руси уже к началу XI века господствовал феодальный строй. Как и большинство подобных схем, эта схема, конечно же, очень далека от действительности и страдает чрезмерной прямолинейностью. Никаких свидетельств антифеодального характера суздальских волнений в нашем распоряжении нет и, очевидно, быть не может, поскольку классовые отношения на Руси (тем более в Северо-Восточной Руси) к началу XI века еще не зашли так далеко. Но определенный социальный характер события, несомненно, имели. Это обстоятельство приходится оговаривать особо, поскольку в отечественной историографии существует и иная, прямо противоположная только что изложенной, точка зрения, согласно которой никакого «мятежа» в Суздальской земле вообще не было и речь может идти лишь о неверном понимании историками летописных источников45.
Так что же произошло на самом деле?
Очевидно, что «мятеж великий», о котором рассказывают летописцы, был вызван голодом, поразившим «всю ту страну», то есть Суздальскую землю. Масштабы голода оказались чрезвычайно велик: люди продавали своих жен и близко в рабство, чтобы избавить себя от лишних ртов и хоть как-то спасти их и спастись самим. Запасов хлеба, обычно имевшихся в распоряжении общины и представителей княжеской администрации, на этот раз явно не хватило. Возможно, это объясняется тем, что недород продолжался не один год; возможно, сказались последствия княжеских междоусобиц и неурядиц предшествующих лет. Ярославу, напомним, приходилось тратить громадные суммы денег на оплату наемников и своего новгородского войска, на работы по восстановлению Киева и другие неотложные нужды. Оставшаяся без своего князя Суздальская земля, вероятно, служила объектом беспрепятственного и бесконтрольного вывоза дани.
Как всегда бывает в таких случаях, люди поспешили заручиться помощью высших сил и обратились к языческим жрецам - волхвам. Последние и без того оставались в силе в этих краях, едва затронутых христианским влиянием; теперь же они встали во главе всего движения и придали ему ярко выраженную религиозную окраску. Но голод обострил и все социальные противоречия, особенно нетерпимые в эпоху ломки старых, традиционных форм общественной жизни. Гнев людей обратился, прежде всего, против «старой чаи», то есть «лучших» людей, занимавших наиболее высокое положение на социальной лестнице тогдашнего общества, очевидно, представителей местной родоплеменной знати. Судя по софийско-новгородским летописям, непосредственно в голоде были обвинены наиболее уязвимые с традиционной точки зрения члены общества - женщины, особенно знатные («бабы» «старой чади», по словам летописца), а также старики и старухи.