двадцать лет раньше, все же можно с уверенностью утверждать: лишь объединив под своей властью всю Русскую землю, Ярослав получил реальную возможность если и не приступить к строительству грандиозных укреплений и роскошных храмов своего стольного города, то, по крайней мере, успешно завершить его. Ибо для этого требовалось огромное напряжение сил всего Русского государства, а не какой-либо одной его части.
Летописи сообщают о строительной деятельности Ярослава в статье 1037 года - следующей после той, которая посвящена его победе над печенегами. Однако, по единодушному мнению ученых, в этой летописной статье, представляющей собой восторженную похвалу князю Ярославу - строителю Киева и просветителю своего народа, обобщается все содеянное князем за время его киевского княжения.
«В лето 6545 (1037). Заложил Ярослав город великий, у того же града Златые врата; заложил же и церковь Святой Софии, митрополию, и затем церковь на Золотых воротах Святой Богородицы Благовещения, затем святого Георгия монастырь и святой Ирины. И при сем начала вера христианская плодиться и расширяться, и черноризцы начали множиться, и монастыри начинали быть…» 40 В той же летописной статье сообщается и о завершении строительства Киевской Софии, которую Ярослав «украсил… златом и серебром и сосудами церковными; и возносят в ней к Богу положенные песнопения в положенное время» - но это, конечно же, могло случиться лишь спустя значительное время после начала строительства храма. Монастыри святого Георгия, небесного покровителя князя Ярослава, и святой Ирины, покровительницы его супруги, также были завершены строительством лишь в последние годы княжения Ярослава Мудрого (потому речь о них пойдет ниже). Так что вся та строительная деятельность, о которой повествует летописец, растянулась по меньшей мере на десятилетие. И все же именно 1037 год, похоже, ста переломным в истории древнего Киева.
Это время ознаменовано бурным церковным строительством не только на Руси, но во всей христианской Европе - в начале XI столетия белокаменные храмы один за другим вырастали во Франции и северной Испании, Англии, Ломбардии, прирейнских областях Германии41. «Можно сказать, что весь мир стряхивал с себя ветхие одежды и облачался в белые ризы церквей», - очень образно выразился французский хронист Рауль Глабер, имея в виду, правда, чуть более раннее время, а именно первое десятилетие XI века. Этот
феномен всеобщего расцвета каменного зодчества, почти одновременного в Западной и Восточной Европе, несомненно, имел экономические и политические предпосылки, правда, несколько различавшиеся в странах Западной Европы и на Руси. Но было еще одно обстоятельство, возможно, объясняющее всеобщую тягу к монументальному церковному зодчеству в конце Х - первой трети XI века. Тысячелетие Рождества Христова, а в еще большей степени, наверное, тысячелетие Страстей Господних не могли не оживить ожиданий близящегося конца света во всем христианском мире. Казалось, что за тысячелетием христианской истории неизбежно грядет царство антихриста, освободившегося от тех уз, которыми связал его Христос, а затем - Второе пришествие Христово, общее воскресение из мертвых и Страшный суд*. И христианский мир готовился к этому главному, итоговому событию своей истории. [* Известно, что христианское учение в принципе отвергает возможность точного расчета даты конца света. Ср. в Евангелии: «0 дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой, (Мф. 24: 36 и у апостола Павла: «О временах же и сроках нет нужды писать… ибо… день Господень так придет, как тать ночью, (1 Фс. 5: 1-2. Тем не менее попытки таких расчетов предпринимались неоднократно. Особенно они должны были оживиться в конце Х - первой трети XI века, ибо в Священном Писании определенно говорится о тысяче лет, на которые должен быть связан сатана, и о тысячелетнем Царстве Христовом (см.: Откр. 20: 2, 7].
В нашем распоряжении нет данных, свидетельствовавших бы об оживленных ожиданиях конца света на Руси в эпох Ярослава Мудрого**. [** Правда, нельзя не отметить, что годы предполагаемого светопреставления в связи с тысячелетием Рождества Христова и тысячелетием Страстей Господних (1000 и 1033 годы) совпадают (может быть, и случайно) с двумя зияющими провалами в «Повести временных лет,: между 997 и 1014 и между 1032 и 1036 годами]. И все же нельзя пройти мимо знаменательного совпадения: именно годом 1037-м от Рождества Христова - тем самым, под которым летопись помещает обобщенную похвалу князю Ярославу и рассказывает о строительстве Софийского собора и украшении Киева, - должна была завершиться история человеческого рода согласно расчетам некоторых эсхатологических сочинений, бытовавших в древнерусской и византийской письменности42. Как бы то ни было, подвиг князя Ярослава (а сооружение не одного, а нескольких великолепных храмов и строительство новой линии крепостных укреплений стольного града, несомненно, нельзя оценить иначе, как христианский подвиг) приобретала особый смысл, прежде всего, в свете неизбежной близости Страшного суда, на котором князю, как и любому из его поданных, предстояло держать ответ за все деяния, совершенные в земной жизни, - как благие, так и те, о которых хотелось поскорее забыть. «День Господень так придет, как тать ночью», - писал апостол Павел (1 Фс. 5: 1-2, и, памятуя об этих словах, князь должен был постоянно думать о приближении Судного дня. Нет сомнений, что вся атмосфера тех лет способствовала возбуждению эсхатологических ожиданий - по крайней мере, возможность близящегося конца света Ярослав должен был ощущать очень остро. Надо думать, что князь готовился предстать пред грозным Судией таким, каким вскоре он будет запечатлен на не дошедшей до нас параной киторской фреске Софийского собора, - подносящим Спасителю выстроенный им храм, и не просто храм, а храм-символ, храм-образ христианского града Киева, украшенного и возвеличенного им.