Русский народ спасен Господом; неиссякаемый евангельский источник достиг наших пределов, и тем самым исполнено предназначение всей истории человеческого рода. Такое понимание смысла мировой истории естественным образом присуще многим «новым» народам, только приобщающимся к христианству, - не случайно идеи Иллариона, как отмечают исследователи, созвучны идеям ранней славянской литературы IX века - эпохи обращения в христианство Болгарии и Моравии. По Представлениям людей Средневековья, распространение евангельской благодати до крайних пределов Вселенной есть ясное свидетельство приближения Второго пришествия Спасителя26 - но на сколь же щедрое воздаяние от Господа должны надеяться пришедшие к Нему «В последние времена»: последние, но - по евангельскому слову - сделавшиеся первыми!
Тот же исторический оптимизм, та же уверенность в безмерной щедрости грозного Судии и спасении Им «своего» народа звучат и в покаянной (!) «Молитве» Иллариона, которая в большинстве рукописей читается отдельно от «Слова о законе и благодати» и представляет собой самостоятельное произведение («Молитва преподобного отца нашего Иллариона, митрополита Российского»):
«О Владыка, Царю и Боже наш, высокий и славный, о Человеколюбие, по трудам воздающий праведникам сим славу же и честь и причастниками творящий Царства Своего, помяни, Благий, и нас, убогих Твоих, ибо Человеколюбец - имя Твое! Хотя и не имеем мы добрых дел, но спаси нас по великой Твоей милости, ибо мы - "народ Твой и Твоей пажити овцы" (Пс. 78: 13, стадо Твое, кое недавно Ты начал пасти, исторгнув из пагубы идолослужения!»
Илларион словно бы указывает Господу, как именно надлежит Ему судить «народ Свой», и этот его тон есть следствие уверенности в достаточности крещения для того, чтобы дать ответ на Страшном Суде: «Да не отпадут от веры слабые в вере, в меру наказывай, но безмерно миуй, в меру уязвляй, но милостиво исцеляй, в меру ввергай в скорбь, но вскоре утешай… Яви кротость и милосердие Твое, ибо Тебе подобает миловать и спасать; не престань в милости Твоей к народу Твоему: врагов изгони, мир утверди, языки усмири, глады утоли, владык наших угрозой языкам сотвори, бояр умудри, грады умножь и насели, Церковь Твою возрасти, достояние Твое соблюди, мужей и жен с младенцами спаси, пребывающих в рабстве, в пленении, в заточении, в пути, в плавании, в темницах, в алкании и жажде и наготе - всех помилуй, всем утешение даруй, всех возрадуй, подавай им радость и телесную, и душевную!»27
И как любой христианский народ, русские имеют своего Крестителя и Аостола - отца Ярослава князя Владимира, торжественный гимн которому составляет заключительную часть «Слова о законе и благодати»: «Хвалит же гласом хваления Римска стана Петра и Павла… Асия, Ефес и Патмос - Иоанна Богослова, Индия - Фому, Египет - Марка. Все страны, грады и народы чтут и славят каждые своего учителя, коим научены православной вере. Восхвалим же и мы - по немощи нашей хотя бы и малыми похвалами - свершившего великие и чудные деяния учителя и наставника нашего, великого кагана земли нашей Владимира, внука старого Игоря, сына славного Святослава, которые во дни свои властвуя, мужеством и храбростью известны были во многих странах…» Илларион называет Владимира, как и Ярослава, каганом - титулом, несомненно, более высоким, чем титул князя, и едва ли не приближающимся к императорскому. Нам неизвестно, чтобы этот титул использовался на межгосударственном уровне; скорее всего, в Византии его не признавали. В таком случае, употребление титула «каган» Илларионом в известном смысле можно рассматривать как свидетельство антивизантийской направленности его сочинения.