Через некоторое время зубья неожиданно заскребли по столешнице, а нога со стуком упала в тазик. Я открыл глаза и уставился на дело рук своих – отпиленную часть ноги в наполненном кровью тазу и жуткую культю, страшный обрубок, из которого в тот же таз толчками вытекала кровь.
Схватив кочергу, я поднес к культе раскаленную сталь, чтобы прижечь рану и остановить кровотечение. До сих пор, на протяжении всей операции, тело несчастного бессознательно содрогалось, но стоило мне коснуться кочергой культи, как все прекратилось. В гортани больного что-то булькнуло, лицо его внезапно разгладилось, изо рта со свистом вырвался воздух. То был его последний вздох.
– ¡Santa mierda! – не удержался я от кощунственного возгласа. – Он умер!
Едва бедолага успел отдать Богу душу, как в дверь снова забарабанили.
– Операция еще не закончена! – крикнул я.
Колени мои дрожали так сильно, что мне пришлось прислониться к спинке кровати. Что делать?
Я выглянул в окно. Внизу меня дожидался оседланный Ураган, однако сбежать было не так-то просто. Во-первых, слишком высоко: сиганув из окошка, запросто можно сломать ногу, а на одной ноге до коня не допрыгать. А во-вторых, поблизости несут караул два vaqueros. Они мигом перережут мне глотку. Путь через дом тоже отрезан: там поджидают скорбящая вдова и любящий сын. И пусть они готовы выпотрошить друг друга, первый удар, судя по всему, достанется мне.
Пока я обдумывал, как мне не отправиться на тот свет следом за своим пациентом, противная собачонка задрала ногу и наделала мне на штанину.
Со злости я чуть не огрел чертову псину раскаленной кочергой, но тут меня осенило: «¡Madre de Dios! Да эта собачонка моя спасительница!»
Оторвав от простыни полоску ткани, я крепко замотал собаке морду, лишив ее возможности лаять, потом привязал дергавшееся животное к груди мертвеца и натянул сверху покрывало, прикрыв Писо, после чего отступил на шаг, полюбоваться делом рук своих. Получилось здорово: грудь покойного колыхалась, ну ни дать ни взять, он дышит. Во всяком случае, хотелось верить, что именно так и покажется Руперто. Внезапно успокоившись, я подошел к двери спальни и открыл ее, но когда сын и вдова попытались войти, я преградил им путь.
– Операция прошла благополучно, и сейчас больной уснул. Его нельзя беспокоить, пока я не вернусь с лекарством.
Разумеется, я позволил родственникам заглянуть внутрь и убедиться, что мой пациент дышит, после чего быстро вышел, закрыл за собой дверь и приложил палец к губам.
– Тсс! Вы должны соблюдать тишину. Самый легкий шум может убить его. Оставайтесь здесь, а я схожу за лекарством, оно у меня в седельной суме.
Пара стервятников осталась следить друг за другом, гадая, что лучше предпринять, чтобы не упустить наследство, а я быстро спустился по лестнице и выбежал через парадную дверь.
Двое vaqueros, когда я вышел, уставились на меня с вопросительным видом.
– Произошло чудо, возлюбленные сыновья мои, настоящее чудо, – провозгласил я, осенив их крестным знамением. – Падайте ниц и благодарите Господа за спасение вашего доброго хозяина.
Пока они опускались на колени, я вскочил в седло.
– Молитесь, дети мои! Воздавайте хвалу Господу за чудо!
С этими словами я пришпорил Урагана, припал к его гриве, и он, пустившись с места в карьер, унес меня прочь.
LOS CONSPIRADORES[1]
30
Падре Мигель Идальго остановился перед дверью одной из комнат собственного дома и тихонько постучал.
Дверь открыла домоправительница.
– Как она? – шепотом спросил священник.
– Я не сплю, – донесся до него с кровати голос Марины.
Он подошел к постели и взял ее за руку. Как и всякому священнику в любом маленьком городке, падре Идальго не раз приходилось видеть убийства и насилие, побои и воровство, однако прежде все эти грехи редко затрагивали его ближайшее окружение. Марина была не просто его смышленой помощницей. Священник относился к ней как дочери, а потому сейчас, стоя рядом с постелью индианки и глядя на ее опухшее, покрытое ссадинами лицо, испытывал не только подобающее духовному лицу сострадание, но и вполне мирскую ярость.
– Есть вести о?.. – начала было Марина.
– Нет, но это и к лучшему. Они его не поймают, ведь его конь может обогнать ветер.
– Мне так жаль, падре, что вся ваша работа...