– И тебе полностью удалось внедриться?
– По крайней мере я так думал. Было очевидно, что мои возможности ограничены, поскольку я считался молодым сотрудником «Доксьем». Но я передавал им информацию по указанию Леграна. Конечно, никакого выхода на их боссов у меня тогда не было, но я добивался этого. В двух случаях Легран даже разрешил мне передать им информацию о предстоящих арестах кое-кого из мелкой рыбешки.
– А подводная лодка?
– Она путала нам карты с самого начала. Совершенно ничего не было известно о ее местонахождении, даже в ОАГ никто ничего не знал. Поэтому Легран дал указание проинформировать моих связных в Париже, что меня направляют на обычное задание для наблюдения за де Бомоном на Нормандские острова. Просто чтобы убедиться, что там все спокойно. Легран чувствовал, что по меньшей мере должно было выясниться; существует ли здесь какая-то связь или нет.
– Единственное, чего он не сделал, – это не предупредил нас.
– Очень жаль. Легран не думает о сегодняшнем дне. Живет завтрашним. В данном случае он не просто ухватился за ситуацию, в которой моя «подпольная» деятельность могла оказаться полезной. В этих обстоятельствах разумнее всего было представить меня просто как Рауля Гийона, доверенного агента Бюро, и ничего более.
– Старый лис до последнего не открывает свои карты, все хочет сыграть в собственный покер.
– Удивительно, но то же самое он сказал о тебе, когда я уезжал.
Меллори усмехнулся:
– Во всяком случае одно мы выяснили. Де Бомон связан с агентурой ОАГ в Париже, потому что его предупредили о твоем приезде. Не пойму только, почему ему не показалось странным, что ты ничего не сказал об «Л'Алуэтт».
– Это было первое, о чем он спросил меня на катере. Трудный вопрос.
– И как же ты ответил?
– Сказал, что в Бюро считают это работой какой-то независимой группировки, что я сам убедился в этом, столкнувшись с полным незнанием ситуации вокруг лодки в ОАГ, что как бывший офицер-десантник, принимавший участие в перевороте в июне пятьдесят восьмого года и преданный де Голлем, предпочел бы сотрудничать с ним.
– И он клюнул на это?
– Тогда мне так показалось.
– Лично для меня это звучит неубедительно.
– Для де Бомона, видимо, тоже. – Гийон криво улыбнулся. – Но с другой стороны, у меня просто не было времени придумать что-нибудь получше.
– Однако быстро сообразил.
Молодой француз пожал плечами:
– Когда я увидел, во что они превратили радиотелефон, совершенно естественно было предположить, что они все еще на борту и наблюдают за нами. В этой ситуации разумнее всего было утвердить свое реноме в их глазах. А я помнил, что еще днем ты сунул передатчик в ящик стола.
– Ты действительно никогда не видел де Бомона раньше?
– Я уже говорил, только издали. Естественно, я много знал о нем. Ведь он был действительно отличным командиром. Настоящий десантник.
– Теперь он обречен. Убить такого славного человека, как Анри Гранвиль, значит резко изменить мнение о себе, потерять значительную часть своих сторонников, всех тех, кто симпатизировал Гранвилю. Полная бессмыслица. И все-таки он идет на это. Спрашивается, зачем?
– Он всегда был человеком со странностями. Настоящий аскет, смесь религиозного фанатика и рубаки. Сдача Дьенбьенфу, унижения во вьетконговских лагерях для него – один непрерывный позор. Как и многие другие люди его склада, он готов умереть, чтобы ничего подобного не повторилось.
– И ради этого он пойдет на все?
Гийон кивнул.
– Де Бомон – последний отпрыск одной из самых главных фамилий Франции. Единственный его наследник – брат, профессор, преподает политологию в Сорбонне. Человек левых взглядов и не скрывает этого. Один из предков де Бомона был в числе тех немногих дворян, которые восприняли и поддержали революцию в конце семнадцатого века. Другой был генералом при Наполеоне.
– Что-то вроде национального позора, если бы его пришлось арестовать?
– Вот именно. Поэтому в правительстве были просто счастливы, когда он решил уединиться на Нормандских островах. Одно время то, как избавиться от него, было даже проблемой номер один.
– Как, впрочем, и теперь, – заметил Меллори. – И даже более того.
– Думаешь, он намерен убрать де Голля во время визита в Сен-Мало в будущем месяце? – Гийон отрицательно покачал головой и откинулся на койке, заложив руки за голову: – Нет. За это я спокоен. Де Голля им не одолеть. Он неуязвим. Как скала на рифе. Полуразрушенная, конечно, но еще крепкая.
– Значит, остается Гранвиль. И, похоже, мы ни черта не сможем здесь поделать.
Меллори закурил и лег, глядя в потолок и перебирая в уме события последних часов. Немного помолчав, он тихо сказал:
– В этой игре самое главное правило – сначала дело, потом все остальное. Большинство тех, с кем мне приходилось работать, на твоем месте продолжили бы игру с де Бомоном, и при необходимости даже пристрелили бы меня.
– Видимо, у меня просто другой взгляд на вещи.
– Почему ты не ощутил по весу, что пистолет заряжен холостыми?
– Я сам гадаю уже целый час. Не так просто найти ответ. Понимаешь, я чувствую, как что-то меняется во мне самом, в моем отношении к людям. И оставим пока эту тему. – Он отвернулся к стене.
Меллори молча курил, думая о любви. Как странно, что это старое как мир чувство смогло вернуть к жизни человека, опаленного пламенем двух кровавых войн.
Меллори замерз, руки и ноги его затекли и онемели. Он натянул одеяло и взглянул на часы. Почти пять утра. Он прислушался к вою ветра и шуму дождя и снова задремал.
Он почувствовал, как кто-то тормошит его, и открыл глаза. Рядом на корточках сидел Рауль Гийон. Серый свет сочился в камеру через зарешеченное окошко. Меллори опустил ноги с койки на пол:
– Дождь?
Гийон кивнул:
– Всю ночь шел не переставая. Сейчас почти восемь.
Меллори выглянул в коридор сквозь чугунную решетку. Молодой матрос сидел на стуле и читал газету. С поясного ремня свисала кобура с тяжелым армейским револьвером.
Меллори подошел к окну. Створки открывались легко, но толстые прутья решетки прочно сидели в стене. Он вгляделся в серое утро. Пелена дождя окутывала горизонт, видимость была отвратительная. Низко над водой ветер тащил клочья сырого тумана.
– Интересно, чем они там занимаются? – спросил сзади Рауль Гийон.
– Я думаю, они уже догадались, что что-то не так. Если у них есть хоть какое-то чутье, они уже взяли с собой Оуэна Моргана и пошли на Гернси.
– Наверное, де Бомон предусмотрел и такую возможность.
– Видимо, да. Это меня больше всего и беспокоит.
Загремел засов, и дверь отворилась. В камеру вошел Марсель. Он шагнул в сторону с револьвером в руке, пропустив молодого матроса. Тот опустил на койку поднос с едой, и так же молча оба вышли из камеры.
Завтрак был простенький – хлеб с сыром и горячий кофе. Меллори вдруг почувствовал, что голоден.
Они уселись по обе стороны подноса, поели и докурили вдвоем последнюю сигарету. Потом Меллори растянулся на койке, словно ожидая чего-то, а Гийон принялся нервно мерить шагами камеру.
Дождь стучал в оконное стекло. Примерно в десять часов дверь снова открылась, и вошел де Бомон. За его спиной стоял Марсель.
Де Бомон был в прекрасном настроении и весело улыбался:
– Доброе утро, господа. Надеюсь, вам хорошо спалось? Апартаментами довольны?
– Я видел похуже, – сказал Меллори.
– Просьбы, пожелания?
– Последнее желание приговоренного? – пожал плечами Меллори. – Сигареты. Вот, пожалуй, и все.
Марсель вынул из кармана и швырнул на койку пачку «Галуа».
– Что-нибудь еще?
Меллори сунул сигарету в зубы и передал пачку Гийону: