Внезапно солнце засветило нестерпимо ярко. Я ослеп. Все вокруг стало нереальным, внутренности свело судорогой.
— Ты не ошибаешься?
— Я ассистировала при вскрытии. — Ее тон был самым обычным.
— Раньше ее звали Маккарти?
— Не знаю. Кажется. Послушайте, если вы по поводу ее сына, то мы уже сто раз говорили, что его здесь нет.
— Я ее сын.
— А? О мой Бог… — Девочка выглядела так, словно я огрел ее лопатой. Ее лицо посерело. — Я… простите.
Я не слышал ее.
— От чего она умерла?
— Ее укусила тысяченожка. На материке. Здесь их нет. По животу пробежали холодные мурашки.
— Это та погань, от укуса которой в крови лопаются все эритроциты?
Она покачала головой: — Нет, ничего похожего. Стафилококковая инфекция.
— Стафилококковая? Но это же чушь! Маленькая Айви, похоже, заволновалась и смутилась.
— Это Берди сказала — она наш доктор. Но у нас не всегда бывают под рукой необходимые медикаменты. Эй, послушайте, лейтенант. Мне ужасно жаль. Ну, того, как я обошлась с вами… Я не знала. Мы привыкли, что сюда приходит масса посторонних и…
Жестом отчаяния я остановил ее: — Избавь меня от извинений.
Я пытался собраться с мыслями. В голове стоял ужасный шум. Она не могла умереть так глупо. Только не это, от этого больше не умирают.
Но, даже пытаясь убедить себя, что это неправда, я знал, что девочка не солгала.
Но я не могу заплакать. Не буду плакать.
По моим щекам текли слезы, но они не были моими. Меня здесь не было. Я не плакал. Не я плакал. Пока не я.
30 МЕДВЕДЬ
Люди, живущие в стеклянных домах, могли бы и отвечать на стук в дверь.
Вообще-то следовало сесть в джип и уехать куда-нибудь.
Но ехать было некуда. А кроме того, Бетти-Джон сказала, что я могу оставаться здесь сколько захочу. У них была свободная комната. Они не возражали.
Каких-то особых забот Семья не доставляла. По крайней мере, мне. Она пестовала сто семнадцать детей — от шестимесячных до тех, кто уже достиг возраста, когда человек перестает быть ребенком и становится помощником. В городишке проживал тридцать один взрослый — ладно, на самом деле, девятнадцать взрослых и двенадцать подростков, но подростки считались взрослыми, потому что выполняли взрослую работу. Шестнадцать женщин, трое мужчин, восемь девочек и четыре мальчишки — это и была та ось, на которой держалась Семья.
Три женщины были матерями трех самых маленьких детей, правда, это трудно было заметить. Ко всем младенцам здесь относились абсолютно одинаково — вне зависимости от того, были у них родители или нет. Здесь никто, будь он взрослым или ребенком, не демонстрировал своего родства с кем бы то ни было. Все дети относились ко всем взрослым так, словно они все были их родителями. Но, разумеется, в этом и заключался смысл поселения: окружить родительской заботой столько сирот, сколько возможно.
Я чувствовал себя здесь таким же полезным, как пятое колесо в телеге.
И старался не путаться под ногами. День-два бесцельно слонялся по библиотеке; сначала просто искал что-нибудь почитать и как-то незаметно закончил тем, что стал перебирать книги и наводить порядок на полках, где царила полная неразбериха. Между прочим, ничто так сильно не разъедает любовь к книгам, как необходимость переставлять с места на место и рассортировывать тонны пыльных томов.
Некоторое время я болтался по вестибюлю столовой в поисках компаньона для домино, но, похоже, у всех были более важные дела.
Как я уже говорил, мне следовало сесть в джип и куда-нибудь уехать.
Но это — место, где моя мать провела свои последние дни, и… это вызывало у меня странное ощущение. Словно она не умерла по-настоящему. То есть я потерял ее, но на сердце не было кровоточащей раны, которая болела бы каждый раз, как только я думал о ней.
То, что я чувствовал, была вина — за то, что я не слишком страдаю.
Напротив, я испытывал злобу.
Да, она отказалась от материнства. Она отказалась от сына, от меня — во что я, ради собственного спокойствия, отказывался верить. Я сел в джип и отправился на ее поиски, сам не зная, зачем это делаю, но отправился.
На самом же деле мне хотелось, чтобы она встретила меня с распростертыми объятиями, прижала к груди и сказала, что все будет хорошо.
Но вместо этого… она снова отказалась от меня. На этот раз — окончательно. На этот раз возможности попросить прощения не было. И уже никогда не будет.