Моя идея состояла в том, чтобы проложить защитные линии сразу же за скальной грядой, а надежда — что ни одному червю не захочется лезть через камни и забор. Скалы сами по себе довольно неприятная штука. Но, с другой стороны, если червь все-таки будет настроен достаточно решительно, то и забор, скорее всего, его не остановит.
Может быть, Бетти-Джон права? Может быть, я действительно параноик?
И может быть, до сих пор подскакиваю среди ночи и дрожу при одной мысли о Джейсоне, Орри и Джесси?
Нет. Да здравствует статистика!
И я проголосовал за нее тремя рядами бритвенного полотна и двумя — ежовой ленты; это было все, что мы могли себе позволить, не считая прочувственной молитвы, чтобы этого хватило.
Оставалось только ждать, что хторры со мной согласятся.
Мы принялись за работу с утра пораньше — Томми, я, Джек и Голубчик.
Джек Балабан — сурового вида мужик с таким сильным валлийским акцентом, что, как правило, его было невозможно понять. При всей своей представительности он немного сутулился, словно за несколько десятилетий жизнь прибила его, но при этом был удивительно нежен с Голубчиком.
Голубчик же — парнишка на год старше и на полголовы выше Томми. Он был не то чтобы немым, но предпочитал общаться мычанием, свистом и другими звуками вместо слов.
Когда Голубчик видел автомобиль, он мог показать на него и испустить пронзительный вой турбины. Глядя на самолет или вертушку, он соответственно имитировал рокот их двигателей. Подобным образом мальчик мог описать корабли, катера, реактивные лыжи, мотоциклы и вездеходы. Ему нравилось подражать электронному звонку, заставляя людей бегать в поисках телефона, пока до них не доходило, что это опять Голубчик. А еще в его репертуар входила потрясающая гамма взрывов, птичьих трелей, щелканья и свиста.
Причем он явно отрабатывал свое мастерство на Джеке, потому что эти двое создали свой собственный язык, общаясь между собой не столько словами, сколько звуками.
Тем не менее они замолкали, когда я оказывался поблизости.
Наконец я не выдержал и прямо спросил Джека о причине.
Он отрицательно замотал головой.
— Я не питаю к тебе неприязни, Джим. Я не очень люблю тебя, но неприязни все же не питаю. В общем, и так и эдак.
— Я что-нибудь сделал не так?
Джек немного подумал, поглаживая усы. — Не-а.
Он натянул перчатки и, подняв моток бритвенного полотна, снова принялся разматывать его.
Подобрав газовый молоток, я не отставал от него.
— Тогда в чем дело?
— Тебе что, необходимо нравиться всем людям, которых ты знаешь? — спросил он.
— Если я кому-то не нравлюсь, я хочу знать почему, — ответил я. — Вдруг я делаю что-то не так.
— Ты такой же, как все американцы: слишком беспокоишься о том, что о тебе подумают, а не о работе.
Интересно.
Возможно, он прав. А возможно, нет. Вроде бы результаты меня волнуют больше, чем налаживание приятельских отношений. Во всяком случае, у меня нашлись бы способы доказать это.
— Не думаю, что это так. — возразил я. — Как раз сейчас мы вкалываем потому, что я надавил на Бетти-Джон. И мне не кажется, что она слишком полюбила меня за мою настырность.
— Ага, — согласился Джек, — это одна сторона дела. Но когда тебя и в самом деле интересует результат, ты не считаешься с теми, кого тебе пришлось побеспокоить.
Я решил, что за доводом Джека не скрывается четкая точка зрения. Он просто хочет хоть чем-то оправдать свою неприязнь ко мне, а если факты станут противоречить его убеждению, то он изменит не само убеждение, а его оправдания.
Некоторое время мы трудились молча. Забивание костылей требовало большого напряжения даже с газовым молотком.
Неожиданно Джек сказал: — Смерть матери тебя не очень-то тронула, верно?
— А тебе какое дело? — огрызнулся я. Джек покачал головой: — Никакого.
И вдруг «монетка провалилась». Я выпрямился и посмотрел на Джека. Лицо его было мрачным и неприязненным.
— Ты спал с ней, да?
Он не ответил, продолжая бороться с бритвенным полотном, но по тому, как он промолчал, я понял, что это так.
О чем-то похожем говорил Джейсон — как вытянуть из людей правду, — Большинство людей не говорят правду или говорят не всю правду, — рассуждал он. — Они приучены к этому. Если вы хотите добиться правды, нужно заставить их растеряться или обозлиться. Многие говорят правду только со злости. Так что если вам нужна откровенность, то сначала надо вывести человека из себя. Прием срабатывает почти всегда, однако возникает неудобство: на какое-то время вы оказываетесь лицом к лицу с по-настоящему рассвирепевшим человеком.