Прокурор не засмеялся. Даже не моргнул. Он слушал.
— Случаются иногда такие исключительные дети, и исключительным ехидством судьбы я считаю, что они попадают в случайные семьи. То есть теория, гены — это я знаю. Но наука не затрагивает вопросы души. Я и сама никогда не затрагиваю проблем души, я атеистка. Только я насмотрелась на людей, отличающихся от нормы. И иногда мне кажется, что когда слепок генов собственных родителей уже готов, происходит некая магия, и каждый из нас получает нечто дополнительное. Это «что-то» может быть обыденным, может быть гадким, но может быть и очень-очень красивым. Этот мальчик получил нечто прекрасное, по-настоящему исключительное. Ему было всего пять лет, но если бы вдруг он начал объединять вокруг себя учеников, то наверняка бы нашел их очень и очень много. Я увидела это в нем и посчитала, что обязана ему помочь. В конце концов, именно ради таких мгновений я выбрала именно эту специализацию, чтобы помогать невинным существам с прекрасными душами. Но тогда я еще находилась на этапе позитивистских бредней, старая история…
— Насколько я понял, вам не удалось, — сказал прокурор. Тон голоса не холодный, не злорадный.
— Нет, не удалось, — подтвердила Земста. — Хотя я и делала все, что только было в моих силах. В течение двух недель я не вышла из больницы. В буквальном смысле, не в переносном. Здесь я ела, здесь мылась, здесь спала. Муж ежедневно привозил мне сменную одежду. Я хотела все время проводить рядом с Павлом или хотя бы поблизости, чтобы уловить тот момент, когда удастся к нему пробиться. Когда вдруг появится маленькая щелочка, в которую мне можно будет вставить ногу, пока проход не захлопнется. Или замечу что-то, что позволит мне найти ключ к нему. Чтобы каким-то образом открыть его.
— И каким был официальный диагноз?
— Реактивный психоз. Только, знаете ли, в психиатрии названия мало что значат. Почечный камень — это почечный камень, воспаление горла — это воспаление горла, физические заболевания в сумме очень похожи одно на другое. В случае же психических заболеваний определенный набор признаков, идентифицирующих расстройство, позволяет нам его назвать, только это бывает весьма условным, шизофрений на самом деле столько же, сколько и больных.
— Ну а как бы вы назвали то, что приключилось с парнишкой? Я не спрашиваю о медицинском термине. Как описали бы все это собственными словами?
Врач на мгновение задумалась. Столько раз она об этом думала, переживала по кругу одно и то же, анализировала под новым углом, прибавляла различные контексты. Но вот вопрос прокурора сбил ее с толку. Вот просто так что-то назвать? Разве не об этом писал Камю, что именно это бывает в жизни наибольшим, труднейшим вызовом. Чтобы называть вещи по имени.
— Он отключился, — ответила женщина наконец.
— В каким смысле? Покончил с собой?
— Скорее уже: перестал жить.
— Не понимаю.
— Человек — это очень сложный механизм. Даже, скорее, завод, работающий в три смены, без малейшего отдыха. В нем осуществляются химические, физические, энергетические, электрические процессы. На уровне систем, органов и отдельных клеток все время что-то происходит. Потому-то мы так быстро расходуемся. Это и так чудо, что нам удается дотянуть до восьмидесяти, вы только представьте себе какой-нибудь механизм, функционирующий несколько десятилетий беспрерывно. Мы уже неплохо понимаем действие отдельных подсистем, но вот управляющий орган… — постучала она себе по лбу, — …для нас все так же остается загадкой. И не верьте, когда какие-нибудь шарлатаны будут говорить вам иначе. Нам известно лишь то, что это управляющая единица, и что с точки зрения физиологии остальной части тела она обладает неограниченной властью. Маленький Павел Найман нажал соответствующие кнопки на собственной распределительной панели, воспользовался этой неограниченной властью и отключил собственный организм. Он перестал жить.