Культура, склонная к гедонизму, имеет свою извращенную науку. А Блейз мог хорошо заплатить. Не один техник был сломлен стремлением к удовольствиям. Такие люди, когда они трезвы, способны на многое. И Блейз отыскал женщину, которая была на многое способна, но не жила. Жила она лишь тогда, когда носила плащ счастья. Она не проживет долго — приверженцы плаща счастья в среднем выдерживают два года. Этот плащ представляет собой биологическую адаптацию организма, найденного в венерианских подводных горах. После того, как были обнаружены его потенциальные возможности, их стали нелегально развивать. В диком состоянии это существо ловило добычу, просто прикасаясь к ней. После того, как устанавливался псевдоконтакт, добыча была вполне довольна тем, что ее пожирают.
Это было прекрасное одеяние, белоснежное, мягкое, сияющее переливами света, движущееся ужасными жуткими и сладостными экстатическими движениями, когда устанавливался смертоносный симбиоз. Оно было прекрасно на женщине-технике, когда она двигалась по ярко освещенной тихой комнате в гипнотической сосредоточенности, выполняя задание, за которое ей заплатят достаточно, чтобы она могла в течение двух лет организовать собственную смерть. Она была очень способной. Когда она покончила с заданием, Сэм Харкер навсегда потерял все, что унаследовал от родителей. Была установлена новая матрица, точнее, изменен ее оригинальный рисунок.
Мозжечок, щитовидная железа, шишковидный отросток — крошечные комочки ткани — некоторые уже действующие, другие ждущие, пока их не приведет в действие приближающаяся зрелость. Сам ребенок представлял собой несколько больший бесформенный комок ткани, с хрящами вместо костей; на его мягком черепе отчетливо виднелись швы.
— Он не чудовище, — пробормотал Блейз, все время думая о Бесси, — ничего особенного. Короткое, мясистое, толстое…
Забинтованный кусок ткани все еще лежал на операционном столе. Бактерицидные лампы освещали его.
Женщина, плавая в восхитительном экстазе, дотронулась до кнопки вызова. Затем спокойно легла на пол, а сияющее белоснежное одеяние продолжало ласкать ее. Затуманенные глаза смотрели вверх, пустые и гладкие, как зеркало. Вошедший мужчина отвел ее к койке и начал послеоперационные действия.
Старшие Харкеры следили за Блейзом, надеясь отыскать ребенка через отца. Но Блейз разработал свой план слишком тщательно, чтобы не учесть такой возможности. В тайнике он хранил отпечатки пальцев и снимок глазного дна Сэма и знал, что по ним он в любое время отыщет сына. Он не торопился. Случится то, что должно случиться. Это сейчас неизбежно. Нужно только задать исходные данные — и для Сэма Харкера не останется никакой надежды.
Блейз мог бы установить в своем мозгу тревожный сигнал — сигнал, который будет молчать много лет. Сейчас, впервые в жизни столкнувшись с жестокой реальностью, он делал все возможное, чтобы снова уйти от нее. Но он не мог забыть Бесси, как ни пытался.
И он снова погрузился в яркий эйфорический водоворот гедонизма в башнях.
Ранние годы были погружены в прошлое, воспоминания о котором не сохранились. Время тогда двигалось для Сэма очень медленно. Тянулись часы и дни. Мужчина и женщина, которых он считал своими родителями, даже тогда не имели с ним ничего общего. Ведь операция не изменила его мозг — свой интеллект он унаследовал от мутировавших предков. Хотя эта мутация привела в основном лишь к изменению длительности жизни, она позволила Харкерам господствовать на Венере. Они не были единственными долгожителями: существовало несколько сот людей, которые — в зависимости от различных факторов — могли надеяться прожить от двухсот до семисот лет. Но их наследственные черты были хорошо отличимы.
Он помнил, что был однажды карнавальный сезон, и его родители неуклюже надели пышные наряды и смешались с остальными. Сэм тогда уже был достаточно большой, чтобы кое-что помнить.
Карнавал был уважаемым обычаем. Вся башня Делавэр сияла; цветные дымы висели, как туман, над движущимися путями, привязываясь к проходившим смельчакам и весельчакам. Это было время смешения всех классов.
Официально, никаких низших классов не было.
В действительности…
Он увидел женщину — прекраснейшую женщину; на ней было голубое платье — но это слово вовсе не описывало его цвет. Он был глубоким, разнообразно-голубым, таким бархатистым и гладким, что мальчику до боли захотелось прикоснуться к нему. Он был слишком мал, чтобы понять утонченность покроя платья, его резкие чистые линии, его соответствие лицу женщины и ее пшенично-желтым волосам. Он увидел ее на расстоянии — и уже был полон неистового желания узнать о ней как можно больше.