Старик казался совершенно безобидным, однако Шеффилд потупил взгляд. Со словами согласия он встал, подобрал мешок и вышел, поманив за собой ребят. Сэм на мгновение задержался. Слайдер подмигнул ему.
— Ты наделаешь массу ошибок, если не будешь слушаться советов, — сказал он.
Это был лишь один из многих эпизодов его внешней жизни. Внутренне он был рано развившимся, аморальным и мятежным, но прежде всего — мятежным. Он восставал против краткости жизни, которая делала всякое обучение тщетным, когда он думал о бессмертных. Он восставал против собственного тела, толстого, приземистого, плебейского. Восставал он скрытно, не зная причины, и восставал против того, что невозвратно вошло в его жизнь за первые ее недели.
В мире всегда существовали разгневанные люди. Именно гнев, как у Ильи — этот огонь господен — и человек остается в истории, как святой, чей гнев двигал горы, чтобы улучшить человеческую жизнь. Иногда гнев разрушителен — и великие полководцы встают, чтобы уничтожить целые нации. Такой гнев находит свое внешнее выражение и не должен скрывать своего хозяина.
Но гнев Сэма Рида был направлен против таких вечных явлений, как время и судьба, и единственной целью, которую мог найти этот гнев, был сам Сэм Рид. Разумеется, такой гнев ненормален для человека. Но Сэм Рид и не был нормален. И отец его не был нормален — иначе он не стал бы мстить невинному младенцу. Порок, скрывавшийся в крови Харкеров, ответственен за этот гнев, в котором жили отец и сын, разделенные по разным причинам, но восставшие против всего, и, прежде всего, против собственной жизни. Сэм прошел через много внутренних фаз, которые поразили бы Слайдера, Джима Шеффилда и остальных, с кем он тогда работал. Так как его мозг был сложнее, чем у остальных, он был способен жить на многих уровнях и скрывать это. С тех пор, как он открыл большие библиотеки башен, он стал страстным читателем. Но он никогда не был только интеллектуальным человеком, и внутреннее беспокойство мешало ему овладеть какой-либо областью знания и тем самым подняться над собственным положением благодаря единственному преимуществу, которым он обладал — своему мозгу.
Но он пожирал книги, как огонь пожирает топливо, как собственная неудовлетворенность пожирала его самого. Он пожирал толстые фолианты, касающиеся любого вопроса, встречавшегося ему, и отягощался знаниями, бесполезно запасавшимися в его мозгу.
Иногда эти знания помогали ему совершить мошенничество или скрыть убийство. Часто же они просто лежали в мозгу, не находя себе применения — в мозгу, приспособленном для тысячелетнего опыта, но обреченного исчезнуть меньше, чем через столетие. Самое плохое заключалось в том, что Сэм Рид в сущности так и не знал, что его беспокоит. Он боролся с собственным мозгом, пытаясь избавиться от подсознательного знания о собственном наследии. Некоторое время он надеялся найти ответ в книгах…
В те ранние дни он видел в книгах отсрочку от эскапизма, который позже испытал во многих формах, — беспокойные переезды из башни в башню — пока не набрел в конце концов на одну великую, невероятную и невыполнимую задачу, решить которую было его судьбой.
В следующие пятнадцать лет он читал книги в библиотеках всех башен, где ему случалось бывать, и это служило противовесом тем незаконным делам, в которые он все время впутывался. Глубокое презрение к людям, которых он обманывал, прямо или косвенно, сочеталось и нем с презрением к своим товарищам.
Сэм Рид ни в каком отношении не был приятным человеком. Даже для самого себя он был непредсказуем. Но он был жертвой огня и ненависти к самому себе, и когда огонь разгорался, его беззаконность принимала все более резкие формы. Он стал пользоваться дурной репутацией. Никто не доверял ему — да и как можно было ему доверять, если он не доверял сам себе? Но мозг и руки его были настолько искусны, что его услуги пользовались большим спросом, хотя и могли привести к кровавым убийствам, если Сэм Рид давал волю тлевшему в нем огню…
…Сэм читал о пионерских днях Венеры со свирепой жаждой. Человек может всего себя отдать борьбе с таким соперником, как дикая планета, с которой борются поселенцы. Он с горячей ностальгией читал о старой Земле, о ее широких горизонтах. Он напевал про себя старые песни и старался представить себе вольное небо.