В единый миг, как резкий коллапс, как сверхзвуковой хлопок, как лицо человека со ставшим от воздушной эмболии сердцем, как первый, закладывающий уши выстрел из огнестрела - таким мне предстал образ моей жены стоящей раком перед огромным в сравнении со мной хачом, что намотал её медные пряди себе на кулак и таранил влагалище такими рывками, что казалось шея Евы уже давно была сломана и веревочкой дергалась туда-сюда по желанию ебаря. Только тогда я выронил эту сраную тайскую еды и в вспышке тупого гнева, перекрывающего весь шок, опрокинул тумбу на пол. Сквозь грохот раздался звон горячо любимых побрякушек Евы. Она готова была мне яйца оторвать, если я забывал привезти с командировки или курсов очередную памятную безделицу, которая могла найти свое место где-то на полках нашей квартиры. С этим лязгом цацек и звуком бьющейся керамики, казалось, разрывается на части всё моё нутро.
Происходящее далее я помнил весьма неотчетливо и слабо, но, к моему несчастью, всё же помнил. Протяжный визг моей дорогой Евы. Резкий рывок её ручной гориллы в моем направлении. Нелепые попытки выхватить ствол из кобуры. Вопль сквозь сжатые зубы.. Пытаюсь уйти от первого удара, безуспешно. Нырок под левый хук, удар по корпусу, попытка сбить его с ног. Я пропускаю сильный справа, ноги подкашиваются. Чувство, как огромная рука сжимается на моей шее и отрывает меня от земли. После гулкого разрыва у моего виска я точно не могу вспомнить ничего. Казалось, что сквозь драку и отключку я слышал крики Евы, только не могу вспомнить - зачем она кричала? Она пыталась приостановить своего ебаря или приободрить его? Она хотела делать каждый его замах тяжелее, а каждое попадание - четче? Она кричала, отпугивая смерть и унижение моей агонии унылых потуг повоевать за собственное достоинство? Или, может, её вопли подзывали переломы и сотрясения, побуждали мои кости трещать под ударами, сосуды лопаться, а душу стенать? Она была в восторге, в таком кураже от происходящего, что все ее заветные мечты сбываются и я остаюсь грязным пятном на постельном белье? Или она вспоминала, за что и как сильно меня любит, и вопила, не в силах снести этого мордобоя? Кричала ли в те моменты Ева вообще, или это была лишь моя нелепая выдумка, мое тайное желание, как последняя надежда на то, что я ей оставался хотя бы на каплю дорог? Я не мог знать. Я вспоминал тяжелые, как гири, ручищи любовника, выбивающие сознание из моего тела, и звон керамической мишуры.
***
Очнувшись, я не без усилий смог сам встать на ноги посреди бардака. Было странно не умереть после такого. Я был готов к смерти, я думал, что это и есть моя смерть. Зеркало показало мне уродливое лицо самого жалкого из всех известных мне людей, но я рассматривал раны. Кровотечение с рассеченной брови остановилось само собой, я не потерял ни единого зуба, а обилие синяков и ссадин было незаметно на фоне того, что я чувствовал. В комнате ни следа Евы, вещи разворочены и разбросаны, она уже давно ушла. Хотелось вверх дном всё там перерыть, словно под обкончанной простыней или за уродливыми шторами прятались они двое, ожидая попытки разобраться с произошедшим. Словно они стали бы дожидаться моего пробуждения как осознавшие всю тяжесть своего проступка подростки, явившиеся после пакости в родительскую спальню. Это внутреннее желание было настолько неясным и нелепым, что даже расхохотаться себе в зеркало такому розыгрышу было более разумно, но я ведь знал, что тут никто и не думал смеяться. Я разворачивал оставленную на столе записку.
- Тебе с лицом и часть мозгов вынесли? Ну хорош уже ныть, в передряги все попадают, даже копы. Не пойму, почему ты весь день понурый, словно у тебя рак нашли?