Его рыжие брови сошлись у переносицы.
— Вам незачем знать, — сказал он с намеренной грубостью. На мгновение она застыла. Будто горячая волна прокатилась по ее телу, по мышцам, нервам, расслабляя тело, растопляя холодок отчужденности. Она глубоко вздохнула, ее украшенные кольцами пальцы скользнули по рыжим волосам на его руке. Не глядя на него, она сказала:
— Можете рассказывать мне о себе — пока не наскучите.
— Вам легко наскучить?
— Очень.
Он оглядел ее сверху донизу. То, что он увидел, ему понравилось, и он подумал, что понимает ее. За сорок лет жизни Сэм Рид накопил немалые знания о жизни башен, не только об обычной жизни, которая видна всем, но и о тех скрытых тайных методах, которые использует раса, чтобы подхлестнуть гаснущий интерес к жизни. Он решил, что сможет удержать ее интерес.
— Идемте! — сказал он.
Это был первый день карнавала. На третий и последний день она впервые намекнула ему, что эта случайная связь может не прерваться с концом карнавала. Он был удивлен, но не обрадовался. Во-первых, существовала Розата. А во-вторых, Сэм Рид был заключен теперь в тюрьму, из которой никогда не сможет вырваться. Он не согласен носить кандалы и жить в плену.
Повиснув в невесомости пустой тьмы, они следили за трехмерным изображением. Это было чрезвычайно дорогое удовольствие. Оно требовало искусных операторов и по крайней мере один управляемый роботом специальный самолет, снабженный специальными длиннофокусными объективами и телевизором. Где-то далеко, над континентом Венеры, висел самолет, сфокусировав внимание на происходящем внизу, на сцене.
Зверь боролся с растением.
Он был огромен, этот зверь, и великолепно вооружен для борьбы. Но его огромное и влажное тело было покрыто кровью, струившейся из ран, нанесенных ветвями с саблеобразными шипами. Ветви хлестали с рассчитанной точностью, разбрызгивая капли яда, который блистал во влажном сером воздухе. Звучала музыка, импровизированная таким образом, чтобы соответствовать ритму схватки.
Кедра коснулась кнопки. Музыка стихла. Самолет парил где-то над битвой, а импровизатор неслышно перебирал клавиши. Кедра в темноте повернула голову и сказала:
— Я ошиблась.
Сэму хотелось досмотреть конец схватки. Он нетерпеливо и резко сказала:
— В чем?
— В вас. — В темноте его щеки едва коснулся палец. — Я вас недооценила, Сэм. Или переоценила. Или то, или другое.
Он наклонил голову, чтобы избежать прикосновения пальца. Протянул в темноте руку, провел по гладкой округлой щеке и углубился в черные волосы. Он ухватился за золотое кольцо, сжимавшее ее волосы, и грубо потряс из стороны в сторону. Волосы мягко касались его руки.
— Хватит! — сказал он. — Я вам не любимый щенок. Скажите, что вы имели в виду?
Она рассмеялась.
— Если бы вы не были так молоды! — с оскорбительным выражением сказала она.
Он так резко отпустил ее, что она покачнулась и, чтобы восстановить равновесие, ухватилась за его плечо. Он молчал. Потом негромко спросил:
— Сколько же вам лет?
— Двести двадцать.
— Я вам наскучил. Я ребенок.
— Не ребенок, Сэм, вовсе не ребенок! Но наши взгляды так разнятся. Нет, вы не наскучили мне. Это-то и беспокоит меня. Я хотела бы, чтобы наскучили. Тогда я могла бы оставить вас сегодня и забыть обо всем случившемся. Но что-то в вас есть, Сэм, не знаю.
Голос ее стал задумчив. Музыка поднялась в кричащем крещендо и стихла. Далеко в болотах один из соперников торжествовал победу.
— Если бы только вы были таким человеком, каким кажетесь, — говорила Кедра Уолтон. — У вас отличный мозг. Как жаль, что вы так долго не сможете использовать его. Я хотела бы, чтобы вы не были одним из многих. Я вышла бы за вас замуж — на время. Простите, если это звучит покровительственно. Вы заслуживаете большего.
— Каково чувствовать себя богом? — угрюмо спросил ее Сэм.
— Каково чувствовать? Мы бессмертные, и с этим ничего нельзя сделать. Это хорошо… и страшно ответственно. Мы не только играем, знаете ли. Первые сто лет я училась, путешествовала, изучала людей и мир. Потом сто лет увлекалась интригами. Училась, как дергать за ниточки, чтобы Совет принял нужное решение. Нечто вроде джиу-джитсу для мозга. Затронуть самолюбие человека и заставить его реагировать так, как мне нужно. Я думаю, вы сами хорошо знаете эти штуки — но вы никогда не сможете овладеть этим искусством так, как я. Жаль. Что-то в вас есть… Я… Ну, неважно.
— Не говорите мне о браке. Я не женюсь на вас.
— О, женитесь! Я могу попытаться даже и сейчас. Я могу…
Сэм перегнулся через ее колени и нажал выключатель. Послышался щелчок, и в маленькой комнате со множеством подушек вспыхнул свет. Кедра замигала своими прекрасными, лишенными возраста глазами и засмеялась, то ли протестуя, то ли удивляясь.
— Сэм! Я ослепла. Не нужно. — Она потянулась, чтобы выключить свет. Сэм схватил ее за руку и сжал пальцы с тяжелыми золотыми кольцами.
— Слушайте. Я оставлю вас немедленно и никогда не захочу увидеть снова. Поняли? У вас нет ничего, что бы я захотел.
Он резко встал.
Что-то змеиное было в том, как она точным быстрым движением поднялась на ноги, звеня многочисленными золотыми блестками на платье.
— Подождите! Нет, подождите! Забудьте обо всем, Сэм. Я хочу кое-что показать вам. Это были только слова. Сэм, я хочу, чтобы вы вместе со мной отправились на Небо. У меня есть для вас дело.
Он холодно смотрел на нее. Глаза его были стальными щелками под рыжими ресницами и грубыми кустистыми бровями. Он назвал сумму, в которую ей это обойдется. И она, улыбнувшись, сказала, что заплатит. Легкая египетская улыбка застыла в уголках ее рта. Он вышел вслед за ней.
Небо почти соответствовало полузабытому месту рождения человечества. Это была Земля, но Земля, окруженная романтическим ореолом. Небо представляло собой гигантский полу-купол, стены которого были усеяны множеством небольших комнаток, нависавших над гигантским помещением внизу. Каждая комнатка могла быть изолирована от остальных. Особое устройство из перекрещивающихся лучей могло создать впечатление пребывания в гуще толпы. Можно было также в соответствии с оригинальным замыслом архитектора наслаждаться иллюзией земного окружения.
Правда, пальмы и сосны росли из одного и того же суррогата. Виноград, розы и цветущие деревья заслоняли друг друга, но это никого не смущало. Только ученый понял бы, в чем тут дело: времена года давно стали экзотической частью истории.
Это было странное и великолепное зрелище — цвет земной поверхности менялся от зеленого к коричневому, а потом — к сверкающему голубовато-зеленому, а потом снова появлялись пронзительно-зеленые копья ростков, набухали почки, и все это, естественно, совсем не похоже на контролируемый рост гидропоники.
Кедра Уолтон и Сэм Рид пришли на Небо. От входа они увидели огромную сияющую полусферу, усеянную сверкающими ячейками, как обрывками яркого разорванного сна, двигающимися и плывущими, поднимающимися и опускающимися в сложном переплетении лучей. Далеко внизу, очень далеко, виднелся бар — змеинообразная черная лента. Ноги многочисленных мужчин и женщин делали его похожим на многоножку.
Кедра заговорила в микрофон. Одна из крутящихся ячеек сошла со своей орбиты и мягко опустилась перед ними. Они вошли, и ощущение падения подсказало Сэму, что они снова плывут в воздухе.
У низенького столика на подушечках сидели мужчина и женщина. Сэм сразу узнал мужчину. Это был Захария Харкер, глава самой большой семьи бессмертных.
Это был высокий человек с красивым лицом, носившим на себе следы — нет, не возраста — опыта, зрелости, и этот отпечаток контрастировал с юными, лишенными возраста свежими чертами. Его ровное спокойствие происходило изнутри — спокойная уверенность, спокойная вежливость, спокойная мудрость.
— Сари, моя дорогая, — сказала Кедра, — я привела гостя. Сари — моя внучка. Захария, это… я не знаю его фамилии. Он не говорил мне.
У Сари Уолтон было тонкое надменное лицо — очевидно, семейная черта, волосы невероятного зелено-золотистого цвета в тщательно продуманном беспорядке падали на обнаженные плечи. На ней было облегающее платье из прекрасной шерсти животного с поверхности, украшенное полосками наподобие тигриной шкуры. Тонкое и эластичное, оно опускалось до колен и широкими складками развертывалось вокруг лодыжек.