- Ладно ты, умник, - проворчал Бужак, шаря рукой за пазухой. - Доумничался, гляжу, раз сюда попал! На вот, пригодится.
- Что это?
- Тряпки, ясно дело! Дашь бородатому, пускай под колодку наматывает. Если кто вякнет против, на меня сошлешься.
- Благодарю, господин Бужак, - сказал Ярс удивленно, принимая комок чистых тряпиц. - Может, и мы с Ониксом сумеем когда ответить на доброту.
- Да не надо мне вашей ответки! Скучно мне, хочу, чтоб ты дольше протянул, а я погляжу, чем оно кончится. Да, еще... Чупака сторонись.
- Кого?
- Старосту. Этот хитрый паук никого так просто не привечает, а тебе и защиту дал, и землянку сухую. Неспроста оно! Гляди в оба!
Сказал и пошел, не дав ответить. Ярс на такой совет лишь головой покачал - где он, и где староста! Что мог задумать дурного, если от смерти уже прикрыл?! Кое-кто из каторжан любит срамные дела с молодыми парнями, но Чупак не такой, вроде. Русалка у него, опять же. Нет, вовсе не вяжется одно с другим!
Оникс с того дня пошел на поправку - тряпки сработали, а может и мох. Потому и хлебал сейчас каторжное варево, забыв о болячках.
- Слова в голове теснятся, брат по несчастью, да звука недостает! Всё бы отдал за простенькие гусли!
Ярс в ответ усмехнулся: неисправим певец! Гусли - вещь ладная, но разве заменят они чистую одежку и протопленную баню?! Хозяин слово держал, за хорошую работу перепадало каторжанам иногда попариться и поесть сытно. Другое дело, что выше головы не прыгнешь. Сколько ни скреби, как мешок ни набивай, другие с тобой вровень идут. Разбойный люд иначе устроился - нагрузили данью людишек попугливей, те и работают за двоих. У каждого разбойника к концу дня мешков немеряно, от Хозяина похвала, и баня, и бабы настоящие. Есть и такие при остроге. Со стражниками любятся, но и бродягами не брезгуют. Пригожих, вроде Русалки, среди них не видно, потому Ярс и не рвался особо. На здешней похлебке не протянуть бы ноги, до баб ли теперь?!
Саму Русалку с тех пор видел мельком, не в пример Упырю. Тот как раз частенько вблизи маячил. Разговоров не затевал, но взгляд его Ярс ощущал затылком - без злости взгляд, равнодушно-цепкий. Совсем непохожий на злую иглу, кольнувшую в первый вечер. Охотник разбойных кровей тоже держался поблизости, и вот тут уже бдеть следовало вовсю. Запрет - запретом, но месть сильнее страха. Охотничья каста, вдобавок, ведает кучу хитростей для лесов и болот: так могут умертвить, что со стороны не подумаешь. Заточенный скребок у Ярса под рубахой прятался постоянно, а страха теперь не было вовсе. Знал, на что способен. Если кого боялся всерьез, так самого себя - не скиснуть бы, не привыкнуть к этакой жизни! С каждым днем ведь все меньше тянет ерепениться! Накормят, в землянку загонят, нежити на съедение не сдадут. Живи, сколько выживешь. Без бани можно обойтись - кто тебя здесь нюхает? - и одежку не стирать, и буйным волосом зарасти похлеще старых каторжан. Если еще на подначки не отзываться, так вовсе угрозы никакой. Пролетит себе жизнь, будто листва с деревьев...
От таких дум делалось жутко. Ночами просыпался с криком: самого себя видел во сне, седого, сутулого, грязного. Три зуба во рту и робкий взгляд. До утра потом ворочался. На работу выходил жестким, как перетянутая тетива, только затронь! Каторжане затрагивать и не пытались - с тех пор, как решили побить аж втроем. Новенькие, с очередного обоза, не знающие Чупаковских приказов. Весом каждый Ярса превосходил, потому пришлось брать скоростью. Такое отплясал, что любо-дорого, даже без железки. Одному сломал руку в локте, а прочие долго встать не могли, на карачках удалялись. Доброе дело - хорошая драка, кровь по жилам разгоняет, и кураж от нее сохраняется долго. С самим собой бороться куда труднее. В чистоте себя держать и уныние гнать поганой метлой. Запасную одежду выменял на пару кусков хлеба, шоркал вместо мыла все тем же мхом, да и себя не забывал. Обливался тухлой водой из питьевых кадок, а то и вовсе из луж зачерпывал. Бороду пробовал брить, но бросил - скребок туповат, да и от гнуса волосы прикрывают. Обрастал себе потихоньку.
Сны, впрочем, разные случались. Иногда такие, что глаза размыкать не хочется. Зоряна снилась, сладкая и близкая до жути, Гнездо, друзья хохочущие. Князь Ямполк, будь он неладен, каждую третью ночь являлся с кучей блистательной стражи. Влетал на коне прямо в острог, улыбка до ушей:
- Где тут брат мой Ярс?! Несправедливость великая над ним учинена, но настал час прозрения!
От этих снов тоже вскакивал. Скрипел зубами в промозглой ночной сырости, слова вылетали шепотом, сплошь тяжелые. Пару раз решал проситься в Белую Ватагу, но тут уж друг певец останавливал: