Я припомнил, как в дни возвещений, что знала Кассандра,
Человеческий ток был сожжён в прославленье погонь,
Я припомнил тот знак, при котором, горя, саламандра
Не сгорает, а лишь веселит заплясавший огонь.
И взглянув как Весна, я взошёл в задрожавшее пламя,
Отступила стена, отступила другая стена,
Через огненный путь я пронёс многоцветное знамя,
И, не тронут огнём, наклонился к кринице без дна.
4.
И помолясь святой водице,
Её ничем не осквернил.
От благ своих дал зверю, птице,
Был осребрён от звёздных сил.
Был позлащён верховным Шаром,
Что Солнцем назвал в песне я.
Предупреждающим пожаром
Я был в провалах Бытия.
5.
Полночный час я весь окутал в тучи,
Поил в ночи, для должных мигов, гром,
Псалмы души зарнились мне, певучи,
И колосились молнии кругом.
Насущный хлеб от злой спасая чары,
Я возлюбил небесное гумно,
И я восполнил звёздные амбары,
Им принеся душистое зерно.
6.
Ах, яд в отравных снах красив,
И искусился ядом я.
Но выпил яд, заговорив,
Я им не портил стебли нив,
В свой дух отраву мысли влив,
Я говорил: Душа – моя.
О, я других не отравлял,
Клянусь, что в этом честен стих.
И может быть, я робко-мал,
Но я в соблазн ядов не впал,
Я лишь горел, перегорал,
Пока, свечой, я не затих.
Я с Богом не вступаю в спор,
Я весь в священной тишине.
На полноцветный став ковёр,
Я кончил с ядом разговор,
И не отравлен мой убор,
Хоть в перстне – яд, и он – на мне.
7.
Узнав, что в плуге лезвие огня,
Я им вспахал, для кругодневья, поле,
Колосья наклоняются, звеня,
Зернится разум, чувства – в нежной холе.
Люблю, сохой разъятый, чернозём,
Люблю я плуг, в отрезе раскалённый,
С полей домой, вдвоём, мы хлеб несём,
Я и она, пред кем я раб влюблённый.
8.
Сосуд с водой, где идол был,
Где идол вымыт был до бога,
Я освятил крестом стропил,
Поставил в глубине чертога.
И он стоит, закрыв глаза,
В своей красе необычаен,
Его задумала гроза,
Он быстрой молнией изваян.
9.
Жезл, мой жезл, которым скалы
Разверзал я для ручья,
Брошен. Поднят. И опалы
Светят сверху. Где змея?
Жезл, мой жезл, которым царства
Укреплял я в бытии,
Блещет. Кончены мытарства.
Сплёл с жезлом я две змеи.
10.
Румяные губы друг другу сказали,
В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
Всё ж мёд благовонен и густ.
И если цветы, расцветая, блистая,
Всё ж ведают, в вёснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
Что ты прочитал наизусть…
Красивы нелгущие влажные неги,
Целуй поцелуи до дна,
Красивы уста и застывшие в снеге
Сомкнутья смертельного сна.
Смотри, как торжественно стройны и строги
Твои, перешедшие мост,
Твои дорогие, на Млечной Дороге
Идущие волею звёзд.
11.
И если вправду царственник замглённый
Последний есть среди цветов цветок,
Его шипы дают нам плат червлёный,
Волшебный плат, махни – и вот поток.
Не слёз поток, а полноводье тока,
В котором все, что жаждут без конца,
Придя, испьют, придя, вздохнут глубоко,
И примут сказку вод в черты лица.
Забвенные, как голос грёзы звонной,
Как луч в ночи, пришедший с высоты,
Они возьмут тот царственник замглённый.
И так пойдут. Возьми его и ты.
12.
Так видел я, во сне ли, наяву ли,
Видение, что здесь я записал,
И весь, душой, я был в Пасхальном гуле.
За звоном звон, как бы взнесённый вал,
Гудя и убеждённо возрастая,
Дивящуюся мысль куда-то мчал.
Как будто обручалась молодая
Луна с Звездой в заутрени Небес,
И млели мраки, сладко в Солнце тая.
Привет, огонь, вода, и луг, и лес,
Ты, капля крови, цветик анемона,
Цвети, привет, я верю в путь чудес.
Я малый звук в великих зыбях звона.
Полночь
Зелёное древо нездешнего сева, быть может с Венеры, быть может с Луны,
~ 31 ~