И я прыгаю, буквально выбрасывая свое тело вверх, моя рука тянется выбить бокал, отбросить его на пол, к потолку – куда угодно, только бы он не причинил вреда. Я тянусь изо всех сил, от души желая прямо сейчас нарастить где-нибудь лишний дюйм, точно через барьер, перескакиваю через тело Хагстрема, по-прежнему нацеленный на тот смертоносный бокал…
Но не долетаю, грохаясь на пол в трех футах от ближнего антуража Джека. Затем поднимаю глаза и сжимаюсь от ужаса, пока бокал наклоняется и жидкость скользит к открытому рту Джека…
И тут замедленная съемка кончается. Откуда-то сбоку вылетает рука, ладонь бьет по толстому стеклу бокала, выбивая его из руки Джека, и жидкость оттуда выплескивается. Все завороженно наблюдают, как она все изгибается и корчится в воздухе, напоминая какое-то искореженное воссоздание начальных кадров фильма «2001: Космическая Одиссея». А потом переводят свое внимание на женщину, которая возымела наглость выбить бокал из руки большого босса.
– Винсент всегда чертовски настойчив, если речь идет о вещах, которые пить нельзя, – говорит Гленда. – Думаю, тебе по крайней мере следует выслушать его объяснения.
Я уже открываю рот для этих самых объяснений, но внезапно в каких-то пяти футах от меня раздается пронзительный вопль, который целиком меня окутывает. Этот крик боли и отчаяния все набирает громкость, и я вскакиваю на ноги, мои когти уже готовы кромсать. Я быстро оглядываю все помещение, пока этот ошеломляющий вопль все продолжает прорезаться сквозь толпу.
Антонио, тот самый динос с легкой ухмылкой на физиономии, загребущими руками и диким помпадуром на голове, теперь упал на колени. Вой ужаса и агонии прорывается сквозь грохот музыки, буквально гальванизируя весь клуб. Антонио закрывает лицо ладонями, но звук все равно проходит ясным и нисколько не заглушённым, идеальным в своей кошмарности. Все потрясены, напуганы, неспособны отвернуться, пока густая зеленая слизь начинает вытекать у Антонио между пальцев. Плоть стремительно растворяется под бешеным напором микроскопических бактерий.
– Это распад-порошок! – ору я. – Дайте же что-нибудь…
Бесполезно. Как только бактерии начинают работать, они уже не останавливаются, пока не прожуют все, что только смогут. Теперь по залу разносятся новые вопли, пока танцовщицы разбегаются по сторонам с такой стремительностью, словно над ними нависла какая-то внешняя угроза. У людей Джека, по крайней мере, находится достаточно самообладания, и хотя многих из них явно до смерти пугает происходящее прямо у них на глазах, они понимают, что ничего тут уже не поделать.
Вопли Антонио постепенно теряют свою пронзительность, пока губы его растворяются, а лицо тает, как будто он имел наглость связать Индиану Джонса или открыть Ковчег Завета. Еще один человек Джека надает рядом с ним на колени, протягивая руки…
– Не трогать! – рявкает Хагстрем, оттаскивая парня от корчащегося на полу существа. Зеленая жижа обильно течет на ковер.
– Он прав, – говорю я, пусть даже мне просто ненавистно хоть в чем-то соглашаться с Хагстремом. – Не прикасайтесь к нему. Держитесь подальше.
Тело Антонио сотрясают аритмичные судороги, и теперь его ладоней уже не хватает, чтобы скрыть разрушение его лица и груди. Да и пальцы его тоже начинают растворяться. Сдавленные вскрики вылетают из его частично разъеденного горла, ноги дергаются с каждым новым стоном и взвизгом.
– Отойдите, – велит нам Джек. – Пропустите меня.
– Ты ничего не сможешь поделать, – говорю я ему. – Это уже не остановить…
– Отойди, – повторяет он ровным голосом со стальными нотками. Прямо сейчас мне с таким голосом спорить неохота. Я делаю два широких шага назад и позволяю Джеку приблизиться.
Тут я вдруг слышу резкий грохот пистолетного выстрела, прежде чем вижу сам пистолет, прежде чем замечаю, что в черепе у Антонио теперь зияет большая дыра, и чую в воздухе пороховой дым. Антонио падает на пол, и его измученное тело дергается еще лишь раз, прежде чем окончательно застыть в мирной позе, пока распад-бактерии продолжают свой буйный пир. Треть его тела уже ушла, оставляя за собой голый череп и солидную лужу изумрудной слизи.
– Проклятье, – мягко и негромко говорит Джек.
– Проклятье, – эхом повторяет Гленда.
А Хагстрем, добрый, заботливый Хагстрем, топчет тело, пока оно окончательно не распадается, после чего тычет ботинком испоганенный ковер.
– Вот именно что проклятье. Эти пятна мне уже никогда не вывести.
8
Мы обыскиваем весь клуб. Если точнее, люди Джека обыскивают клуб, а я тем временем обалдело стою на коленях в центре помещения и собираю зеленую слизь в ведро. В процессе работы я пытаюсь лихорадочно прикинуть, что я должен и чего не должен говорить старому другу в этой опасной точке наших взаимоотношений.
Я имею достаточно полную информацию на предмет того, кто высыпал распад-пакет в бокал Джека, но даже если бы я не был на сто процентов в этом уверен, основываясь на запахе сыра и соуса ялапеньос, для полной гарантии хватило бы того многозначительного подмигивания. Талларико послал своего головореза Шермана в клуб Дуганов, чтобы исполнить этот хит, и только мое почти запоздалое озарение смогло спасти Джеку жизнь.
Конечно, большой вопрос в том, как Талларико узнал, где в данное конкретное время окажется Джек. Тут мне становится интересно, не поставили ли они на меня жучка. Быстрое охлопывание себя с ног до головы ничего такого не фиксирует. Может, они сунули следящее устройство в зубную пасту и теперь моя эмаль выдает сигнал? Отличная причина для того, чтобы несколько дней не чистить зубы.
– Один из моих лучших людей, – размышляет Джек, и я не могу понять, указывает его пониженный тон на глубокую задумчивость или на беспредельную ярость. – У Антонио был ребенок. Маленький мальчик. Глупое мелкое существо, но все-таки ребенок. Проклятье.
Ничего конструктивного я пока сказать не могу – по крайней мере, ничего настолько конструктивного, чтобы я после этого остался в живых. Если я сейчас расскажу им, что встречался с Талларико, что мне известно, кто подсунул Джеку паленый настой и в конечном итоге убил Антонио, Джек никоим образом не сможет позволить мне жить дальше. Слишком долго я лгал, чтобы теперь с бухты-барахты начать говорить правду.
На самом деле мне нужен совет моего поручителя в АГ.
С другой стороны, если я изображу полное неведение, это станет еще одной строкой в списке негатива, если Джек когда-нибудь узнает о моей сделке с Талларико. Выбор на самом деле довольно прост: солгать и спасти свою жизнь на какое-то время, чтобы меня непременно угрохали в дальнейшем; или сказать правду и почти определенно быть убитым прямо сейчас.
Вообще-то дальних перспектив я обычно не рассматриваю.
– Есть мысли, кто это мог быть? – невинно интересуюсь я.
Джек пробегает ладонью по волосам, приглаживая блудные пряди.
– Кое-какие мысли у меня есть.
– Наверняка.
– Знаешь, Винсент, у меня нет иллюзий. Я занимаюсь опасным бизнесом, и я это принимаю. Я завожу друзей и наживаю врагов. Часто речь здесь идет о дележке территории.
Хагстрем подтягивает стул и садится рядом со своим боссом.
– Мы прочесали все заведение. Ни малейших признаков кого-то постороннего.
– А как насчет личины? – спрашиваю я.
Нелли начинает вставать со стула, напрочь меня игнорируя. Но Джек протягивает руку, останавливая его.
– Винсент задал тебе вопрос, Нелли.
Хагстрем неохотно поворачивается и сосредоточивает на мне раздраженный взор:
– Какой личины?
– Той, которая была на преступнике. – Вот это класс! Употребить слово «преступник» там, где все остальные вполне бы за такового сошли. Я болтаю совсем как полицейский, и это явно выводит Нелли из равновесия.