Тим нащупал револьвер в кармане плаща. Это был 38-й полицейский, высшего качества, купленный сегодня утром около Таймс-сквер. Тим проник в верхний этаж несколько минут назад, войдя в здание, нажав все кнопки сразу и использовав свои инструменты, чтобы вскрыть дженсеновский замок в квартирной двери. Ясно, что Лаура не очень заботилась о безопасности.
Он осторожно прошелся по квартире. Кухня была устроена в углу огромного помещения, но была теплой и уютной благодаря светлым занавескам и красивым обоям. Повсюду были рисунки мальчика. На одном была нарисована Лаура, похожая на палочку, улыбающаяся, с подписью печатными буквами «МАМА».
У стола стояли три стула, но лишь на двух местах были салфетки. На столе стояла детская пластмассовая чашечка и банка с шоколадной смесью. В холодильнике, кроме молока и апельсинового сока, Тим нашел какое-то лекарство. Он прочел описание. Это был антибиотик для мальчика, у которого была инфекционная болезнь уха.
Он решил посмотреть на спальни. Их было четыре. Две из них служили складами для камер треножников и другого фотографического оборудования. Было много шкафчиков с каталожными ящиками, заполненными аккуратно подобранными негативами и отснятыми пленками, с датами, номерами кассет, иногда – с оплаченными квитанциями от потребителей. Лаура педантично относилась к новой профессии.
Была еще темная комната, достаточно просторная и хорошо устроенная, с оборудованием для создания цветных и черно-белых снимков, с устройством для печатания увеличенных фотографий, которыми была увешана вся квартира.
Тим заглянул в спальню Лауры. Там была простая двуспальная кровать без передней спинки, покрытая ватным одеялом и шерстяным покрывалом. Были там также небольшой дешевый шкафчик-комод и книжный шкаф. И, как везде в этой квартире, – шкафчик с картотеками и папками.
Тим перешел в детскую. Она была любовно оклеена обоями с героями сказок. Кроватка была укрыта пушистым покрывалом. Из-под подушки выглядывал уголок, видимо, еще младенческого одеяла, к которому ребенок в четыре с половиной года, очевидно был еще очень привязан. На стенах висели рисунки мальчика. Была и картинка с мальчиком, Лаурой и маленьким товарищем, написанная в экспрессионистской манере. Под ней была подпись печатными буквами «Альфа-Альфа». Тим не мог определить, было ли это нарисовано взрослым, в подражание детской манере, или вместе ребенком и взрослым. Еще он обнаружил ящик с игрушками, плюшевых зверюшек, небольшой деревянный столик с цветными мелками и подставкой для рисования. На окнах висели светлые занавесочки. Комната, как и кухня, была явно отделана с любовью, чтобы мальчик знал, что на огромном чердачном этаже, где все было так по-деловому, есть места, посвященные только его домашней жизни с мамой.
Повернувшись, чтобы уйти из комнаты, Тим заметил у двери занятный ночник, расписной стеклянный шар. Он включил его. В свете на потолке отразился рисунок, сделанный на шаре. Наверно, в ночной темноте это – развлечение для мальчика.
Тим вернулся в гостиную. Там стояли кушетка, два стула и большой кофейный стол с несколькими журналами по фотографии, экземпляром «Ньюсуик» и страницей «Нью-Йорк Таймс» «Искусство и досуг», открывающейся фотографией мальчика. Еще был маленький телевизор, плетеный коврик и несколько висячих растений, освещавшихся светом из окна.
Вид квартиры говорил о беспорядке, почти о запустении. Видимо, Лаура слишком много сил отдавала работе, не очень заботясь об окружающей обстановке. Стиль человека, мысли которого заняты чем-то посторонним.
Только те уголки, которые были связаны с мальчиком, являли настоящую заботливость и теплоту, показывая, как много, должно быть, он значил для нее. Ее жизнь оказалась поделенной между ее новой работой и сыном.
Тим сел на кушетку. Он отдыхал и думал не торопясь. Когда они придут домой, будет сделано то, что следует. Что будет потом – вопрос уже не личный, это – дело правосудия и истории. Время выяснить отношения с Лаурой раз и навсегда. Все поставить на место. Он сожалел о таком обороте, но выбора не было.
Ясно, что статья о выставке в «Таймс» была роковой. Как замечательно! Она показала ему всю степень обмана Лауры, всю глубину ее преступления.