— Тем более, — сказал гауптштурмфюрер, увлекая Аполлона Борисовича к фальшборту.
Там он сказал:
— Мы получили радиограмму, Шорник. Руководство нашей организации выражает вам благодарность за оказанную помощь. Теперь, когда передали нам известный груз, вы освобождаетесь от принятых ранее на себя обязательств. А по прибытии в конечный порт получите крупную денежную премию.
«Свободен! — мысленно вскричал Свирьин. — Я свободен… И премия… Как здорово, черт побери!»
Никто не уполномочивал Гельмута Вальдорфа сообщать Шорнику подобную информацию. Он применил сейчас старый, излюбленный им, кстати говоря, прием, которым всегда пользовался перед тем, как ликвидировать ставшего ненужным или опасным агента.
Нет ничего радостнее для человека, завербованного на компрометирующих материалах, «компрах», как выражаются профессионалы, чем сообщение: его отпускают на свободу, он вырвался из железных объятий специальной службы. И тогда агент вдруг расслабляется, утрачивает бдительность, перестает быть настороженным — и вот и бери его голыми руками.
И потом, считал гауптштурмфюрер, весьма человечно дать обреченному агенту, который все-таки работал на тебя, приносил некую пользу твоему делу, дать ему возможность испытать последний всплеск радости, почувствовать себя счастливым от иллюзорного представления, будто он освободился, хотя давно и каждому известно: от обязательств перед разведкой освобождает только смерть… Но об этом в такие минуты забывают и настоящие специалисты, куда ему до них этому жалкому Аполлону Свирьину, продавшему родину за иностранные портки и кассеты, на которых потерявшие совесть самцы и самки в человеческом обличье участвуют в свальном грехе, демонстрируют древние пороки и извращения.
Возликовал подшкипер Свирьин, а Гельмут Вальдорф, тем временем, примеривался, как удобнее зарезать Аполлона Борисовича. «Я сделаю его, как цыпленка», — решил гауптштурмфюрер, когда получил приказ Биг Джона.
Он мог использовать для убийства более современные средства, одолжив их у сообщников, но бывшему начальнику Легоньковского СД захотелось показать, как тверда еще его рука, которая сжимала сейчас в кармане нож с лезвием на пружине.
— Смотрите! — воскликнул Гельмут Вальдорф, протягивая руку в сторону моря. — Огонь…
Свирьин повернулся в указанном направлении, и тогда гауптштурмфюрер ударил его ножом под левую лопатку.
Удар был точным, но вот силы ему недостало. По всем расчетам лезвие должно было пробить сердце подшкипера, но дошло только до него и укололо сердечную мышцу.
И Свирьин закричал. В этом страшном и безнадежном крике были и страх, и боль, и призыв о помощи.
Подшкипер нашел в себе силы повернуться к убийце. Он обхватил «Кэптэна» за плечи и повис на нем, мешая тому нанести еще один удар, теперь уже спереди.
Гауптштурмфюрер испугался.
Собрав силы, он сбросил подшкипера с себя, тот упал на палубу, тихонько подвывая. Затем Вальдорф швырнул нож в море и перебежал на другой борт, поднялся на променад-дек, через тамбучину влетел во внутренние помещения и, едва переведя дух, стал пробираться в свою каюту.
Там он обнаружил, что руки и рубашка у него выпачканы кровью. Гауптштурмфюрер сорвал рубаху, выбросил ее в иллюминатор и тщательно вымылся.
Потом снял трубку и позвонил Биг Джону:
— Прошу вас, месье Картье… Зайдите ко мне, пожалуйста.
LVIII
О попытке убить подшкипера Свирьина майор Ткаченко узнал от Алисы, прибежавшей к нему в пятый полулюкс в крайнем волнении.
Едва она успела рассказать о случившемся, зазвонил телефон. Капитан Устинов просил Владимира Николаевича срочно прибыть в лазарет.
— Вашего помощника ударили ножом, — встревоженно сказал капитан, когда Владимир прибежал в кабинет судового врача, расположенный рядом с медицинским изолятором, в котором поместили подшкипера. — Его обнаружил на палубе пожарный матрос Павел Гуков, который делал в это время обход.
— Рана не опасна? — спросил Ткаченко.
— Сейчас придет врач… Как вы думаете: это не связано с вашей миссией?
— Трудно пока судить. Надо поговорить с потерпевшим.
— Ага, — сказал капитан, — вот и доктор… Ну, как он, Валерий Николаевич?
Доктор Далекий, высокий рыжеватый мужчина лет тридцати пяти, устало вздохнул.
— Точный, но к счастью, недостаточно сильный удар в сердце, — сообщил он. — Били подшкипера вполне профессионально. Потеря крови… Нож — длинное узкое лезвие, обоюдоострое — до сердца не достал, но рана глубокая.