попоны для телят, — говорит Коростелев, все повышая
голос, — тогда ну вас к чорту, хозяйничайте сами!
— Постойте! Скажите: что такое, по вашему мнению,
совхозный бухгалтер? Знаете, что обо мне сказал один
член правительства?
Как ни взбешен Коростелев, ему все-таки интересно
узнать, что сказал о Лукьяныче член правительства. Он
начинает слушать.
— Член правительства выразился так: главный
бухгалтер, который много лет проработал в совхозе, годится в
качестве главного бухгалтера на лю-бо-е промышленное
предприятие. Вот как мы котируемся. И, собственно, если
посмотреть — наше хозяйство действительно са-мое
сложное...
— Я думал — он лично о вас сказал.
— Нет. До такой известности я не дожил и не доживу.
Матушка ваша достигла известности, вы, возможно,
достигнете, от души вам желаю... а меня даже в книгу
почета никогда не запишут.
— Почему?
— Потому что для этого надо, чтобы не только я, но
каждый человек в совхозе, от директора до тракториста
включительно, проникся чувством финансовой
ответственности; чтобы он умел учитывать свою работу не только
количественно, но и с точки зрения — во что эта работа
обошлась государству. А при социализме гакой постановки
дела мы еще, к сожалению, не добились. Разве что при
коммунизме, Дмитрий Корнеевич, при самом полном и
развернутом коммунизме будет та<, что трактористка тут
тебе и пашет, тут тебе и калькулирует...
— Ладно, — говорит Коростелев, — ближе к делу. Либо
пускай телята гибнут — либо давайте пятьсот рублей.
— И телята не погибнут, и пятьсот рублей не дам, —
говорит Лукьяныч. — А одеяла вы к вечеру получите, хоть
байковые опять же, но зато бесплатно, так и хматушке
передайте вместе с моим почтением.
После работы Лукьяныч идет в детский сад и вместе
с заведующей и кастеляншей производит выбраковку
одеял. Десяток одеял, какие похуже, он списывает по акту
и велит кастелянше снести Настасье Петровне Коростеле-
вой — «вместе с моим почтением». Заведующей детсадом
он говорит:
— Зайдете, я вам выпишу денег на новые одеяла; есть
такая возможность по смете.
И уходит с победоносным выражением, по пути ущипнув
за щечку какого-то малыша и сказав: «Это чей же такой?..
-Ну, играй, играй!»
Его ценят в тресте, потому что он раньше других
бухгалтеров сдает годовой отчет. Рабочие его любят, потому
что он не задерживает зарплаты: что бы там ни было,
Лукьяныч ляжет костьми, но выдаст зарплату точка в
точку пятнадцатого числа.
Вечером того дня, когда Гречка увез Аспазию, в контору
к Лукьянычу зашла Настасья Петроена, телятница.
— Директор не приехал? — спросила она. Коростелев
был ее сын, дома она звала его Митей, а при
посторонних — директором.
— Не видать пока, — отретил Лукьяныч и, встав, при-
дзинул ей стул. — Что ж это вы, Настасья Петровна,
опытный работник, и не уберегли сына от неприятностей.
— Спала на печке, — сказала Настасья Петровна,—
спала и сны видела, и не приснилось мне, о чем они там
сговариваются. Что Марьяша пишет?
— Скоро будет Марьяша. В середине мая начинаются
выпускные экзамены, — в начале июля дожидаем домой.
Теперь, считайте, все наши детки на ногах. Однако удивил
нас нынче Дмитрий Корнеевич. Мы с вами тут с первого
дня, и не бывало такого случая.
— Меркулов бы его простил, — сказала Настасья
Петровна. (Меркулов был заместитель Данилова,
возглавлявший трест в дни войны, пока Данилов был в армии.) —
Данилов не простит. Страшно не любит, чтоб нарушали
порядок.
— Да посудите: если мы телок, предназначенных для
ремонта стада, начнем раздавать направо и налево...
— Молодой, — сказала Настасья Петровна. — Не
видел, как оно все трудно созидалось и как трудно было в
войну уберечь. Он в первый класс пошел, когда начиналась
первая пятилетка. Они с детства привыкли, что там новый
завод пущен, там канал построили, там сто новых МТС;
им кажется, что всегда так было и никакой тут трудности
нет.
— Предлагаешь ему иной раз проявить самую невинную
инициативу, — сказал Лукьяныч с досадой, — в целях
повышения материально-бытового уровня, так он слышать
не хочет. А тут на — такую отмочил штуку, что вплоть
до министерства...
Отворилась дверь, и вошел Коростелев. Он услышал
последние слова Лукьяныча, нахмурился и, не
останавливаясь, прошел в свой кабинет.
— Зайдете к нему? — спросил Лукьяныч.
— Дома поговорю. Расстроенный пришел...
— Ну, а я зайду!—сказал Лукьяныч воинственно.
Он приоткрыл дверь кабинета:
— Можно?
— Да? — спросил Коростелев. Он стоял в шинели и
фуражке, собираясь уходить, и читал рапорты, которые в его
отсутствие были положены ему на стол.
— Дмитрий Корнеевич, — сказал Лукьяныч, — я по
поводу этой телки.
— Деньги за телку поступили на наш счет? — спросил
Коростелев.
— Поступили; но это не имеет значения...
— Только это имеет для вас значение, — сказал
Коростелев.— За политическую сторону отвечаю я. Если вам
мои действия кажутся незаконными — обращайтесь в
прокуратуру.
Энергично запахнув шинель, он вышел. Но едва
захлопнулась за ним громкая, на тугой пружине, дверь конторы,
едва сделал десяток шагов прочь, как его окликнули:
— Товарищ Коростелев!
Его догонял Бекишев.
Бекишев приехал в совхоз в начале года. Небольшого
роста человек, с лицом умным и спокойным, с большим
открытым лбом; прямые (русые волосы гладко зачесаны
назад, и улыбка тихая, серьезная.
Они долго разгова.ри(вали в коростелевском кабинете.
Коростелев смаху стал было говорить Бекишеву «ты», но
тот упорно держался на «вы», — пришлось перейти на
«вы» и Коростелеву. Несмотря на это, с Бекишевым было
легко, просто.
Бекишев рассказал о себе: был на фронте
политработником, до !войны учился в университете, окончил два кур-
са биологического факультета.
— Решил учебу не продолжать?
— - Буду учиться на заочном.
— Трудновато придется.
— Партия велела идти работать.
— Как тебя по имени-отчеству? — спросил Коростелев.
— Бекишев зовите, не выйдет по имени-отчеству, —
улыбнулся Бекишев. И объяснил, что ему трудно
запоминать имена-отчества и потому он всех будет звать по
фамилии и его просит звать по фамилии. Так было, сказал он,
и в университете и в армии.
— Ладно, давай так, — сказал Коростелев и
поправился. — Давайте так, товарищ Бекишев.
— У меня просьба, — сказал Бекишев. — Дайте мне
практически работать в совхозе.
— Найдешь время?
— Найду.
— Это ты правильно, — сказал Коростелев. — Заочный
плюс практика —через три года будешь специалист. На
первой ферме вакантная должность зоотехника, раньше
чем к осени все равно никого не дадут, — приступайте.
— Хорошо, — сказал Бекишев.
И начал работать, обращаясь за советами к Иконникову
и к рабочим. Ему было трудно; выражение серьезной
озабоченности редко сходило с его лица. Только когда
улыбался — исчезало это выражение, и лицо вдруг озарялось
добрым молодым светом.
По рекомендации райкома его выбрали секретарем
партбюро. Коростелев присматривался: работает человек без
звона, а работа видна. Возобновилась партучеба, со-всем
было заглохшая. В общественной жизни оживление, даже
Иконников — и тот включился: читает в красном уголке
лекции.
К Бекишеву приехала жена. Она смуглая, красивая,
смешливая, с проседью в пышных темных волосах. От