объясню положение. Опять не получилась ругань, а получился
приятный разговор... Эта твоя бабуся очень развитая.
Мы тут без тебя даже об астрономии беседовали. ;
— Да, она у нас сильная по части наук.
— Вот-вот. Приятно у тебя. Одно плохо — молодой
хозяйки нету. Без молодой хозяйки дом — не дом, и
радость — не радость. Извини за такой нескромный
вопрос: сердечная неувязка или же просто не выкроил
время жениться?
— Не выкроил время. Почти четыре года был на
передовых.
— Я все же выкроил.
— И удачно?
— Грех обижаться.
— И потомство уже есть?
— Ожидаем через три месяца,
— Молодец, честное слово, —- сказал Коростелев с
невольной завистью. Мысленно представил себе, какая
жена у Гречки: должно быть, высокая, полная, с
походкой павы; почему-то вообразилась она ему в одежде с
пышными рукавами, расшитыми богатым цветным
шитьем, и с белым платочком в отставленной руке,
— Алена Васильевна звать мою супругу, — сказал
Гречка. — И знаешь, друг, я тебе рекомендую
немедленно привести в порядок любовные дела и построить
семейный очаг как таковой. Со всех точек зрения — в
высшей степени отрадно для души.
Коростелев не сказал ему, что любовных дел у него
нет и нечего приводить в порядок. Время от времени он
влюблялся: вдруг приглянется какое-то молодое лицо,
померещится, будто сердце не на месте... Ходит тогда
Коростелев задумчивый, напевает что-нибудь подходя-
щее к случаю, вроде: «сердце, тебе не хочется покоя,
сердце, как хорошо на свете жить», и мечтается ему —
вот это, должно быть, то самое и есть: вот сейчас, от
встречи к встрече, с сладостной постепенностью, шаг за
шагом будет приближаться к нему существо, которое
станет всех ближе и пройдет с ним рука об руку
жизненный путь... Но пролетит в повседневных делах
неделя, другая, и тускнеет в воображении Коростелева
приглянувшееся лицо, и любовные мысли вытесняются
другими мыслями, и недоумевает Коростелев: что это
взбрело ему в голову? Ну, милая девушка, — кругом
милые девушки,— с чего вообразил он, что именно она —
та одна-единственная?.. Молчит сердце. И девушки как-
то не придавали значения его взглядам и намекам —
должно быть, чувствовали, что это не всерьез, что
сердце его еще никого не облюбовало. Может быть, потому
и не ответила ему на письмо та золотистая из Белосто-
ка... Не сказал Коростелев этого Гречке: что тут
говорить, чем хвалиться?
— Да, живуч человек, — после молчания задумчиво
сказал Гречка.— Давно ли гроза над головой прошла —
всем грозам гроза! — и уже хлеб посеян, хаты
отстроены, на окнах занавесочки — умиление и гордость
смотреть! И уже, понимаешь, песни поют, свадьбы
справляют, загадывают о будущем... Вот недавно совещались
наши животноеоды; вынесли постановление создать
чистопородное колхозное стадо, как тебе покажется?
— Хорошее постановление.
— Понимаешь, такое стадо, чтоб сердце радовалось...
Думаем взять курс на холмогорок.
— У нас холмогорок тоже чтут.
— Стоящая коровка.
— Еще бы. И удои, и жирность.
— Очень нам подходящая коровка. За этим я к тебе
и прибыл, Дмитрий Корнеевич.
— Вот уж тут не знаю, как тебе помочь.
— Да что ты? Директор совхоза! Кто же знает, если
не ты! Брось!.. С кредитами у меня в порядке,
документы — пожалуйста, имею все основания... Только давай
договоримся, чтоб самый высший сорт. Не второй и не
первый, и даже не элита, а элита-рекорд.
— Сдавали мы и второй, и первый, и элиту, — сказал
Коростелев. — И все сдали.
— Из сверхпланового поголовья.
— Из сверхпланового тоже отпустили.
Дополнительный наряд был. Для Украины.
— Давай в счет плана сорок шестого года.
— Не могу.
— Почему не можешь?
— Как будто порядка не знаешь, Иван Николаевич.
Тебе полагается действовать через свою племконтору.
Как люди делают? Едут на свой пункт, получают
по разверстке, что им занаряжено. А ты вон куда
заехал!
— Друг, — сказал Гречка, положив Коростелеву руку
на колено, — я уважаю порядок. Я свою деятельность
после Великой Отечественной войны посвятил тому, чтоб
восстановить в моем колхозе образцовый
социалистический порядок. Мы тут с тсбой полностью солидарны —
и кончили с этим вопросом. Есть моменты, когда нельзя
подходить формально. Мы, фронтовики, это понимаем.
И в данном случае нельзя подходить формально.
Колхоз-боец. Колхоз-герой. Нахлебались люди горя — выше
головы! Вот я тебе еще расскажу случай.— Гречка
рассказал случай. — Что они, по-твоему, не заработали
элиту-рекорд?
¦— Да это ясно, что заработали, — сказал Коростелев,
колеблясь. «Надо трест запросить», — подумал он. Но
вспомнил холодное лицо Данилова, его маленький
высокомерный рот с поблескивающим золотым зубом,
чопорную выправку, — «не разрешит Данилов».
— Скажешь, власти у тебя мало? Ты же едино-началь-
ник. И о чем разговор, я не понимаю. Две телочки,—
Гречка показал два пальца.
— Телок вообще не сдаем, только бычков.
— Бычками обеспечен. Нет, уж уважь, телочек дай.
— Две — никак.
— Никак?
— Две — это совершенно даже не деловой разговор.
— Двух не заработали, значит. — Гречка горько
покачал головой.
— Я тебе дам дочку Брильянтовой, — сказал
Коростелев, — и больше ты не проси. Лучше этой телки у нас.
нет.
Он встал, пораженный собственной щедростью, и
прошелся по комнате.
— Это, знаешь, я замахнулся по-царски.
— Вижу на твоем лице мучительное сомнение,—
сказал Гречка.— У тебя нет в характере такой черты —
идти на попятный?
— Нет, — гордо сказал Коростелев. — Нет у меня
такой черты.
«Данилова поставлю перед фактом, найдет способ
оформить как-нибудь задним числом. В конце концов,
я действительно единоначальник, а это дело
политическое; так и скажу Данилову, что политическое. Колхоз—
боец, председатель — весь в орденах... и что за парень
к тому же!»
Серел в окнах рассвет. Бабка давно ушла спать,
постелив гостю на сундуке. В кухне на полатях
шевелилась и позевывала Настасья Петровна, мать Коро-
стелева,— ей скоро время подниматься и идти на
работу.
— Отдыхай,— предложил Коростелев. — Тебе постель
приготовлена.
— Не хочется, — оказал Гречка. — На фронте
казалось — за всю жизнь не отосплюсь; а теперь что-то не
тянет спать. А накурили мы с тобой!..
Они пошли пройтись. Еле-еле разгорался над
улицами рассвет, он был студеный, весенний, а Коростелев
и Гречка шли в одних гимнастерках, без фуражек.
Никто не повстречался им в этот час; звонко стучали по
деревянным мосткам их подкованные каблуки. На чистом
холодном воздухе дышалось легко, вольно.
— Когда можно забирать? — опросил Гречка.
— А когда хочешь, — сказал Коростелев. — Хоть
завтра, то есть сегодня,— завтра уже наступило.
— Да, желательно сегодня,— сказал Гречка.— Я с
дневным поездом думаю ехать.
— Домой?
— Да нет, еще не домой; еще в Вологду по делу
съездить нужно.
«Знаю, по какому делу тебе нужно в Вологду,—
подумал Коростелев, взглянув в простодушное, весело
усмехающееся лицо Гречки.—Приедешь в другой совхоз
и так же будешь рассказывать истории и плакаться на
бедность, и выплачешь самых лучших телок для своего
породного стада. Да» лихой председатель! Орел, а не
председатель! Держу пари, что ты уже наладил дела
в своем колхозе: сам проговорился, что у твоих
колхозников дома лучше моего... А не дать ли тебе вместо