Аммар пожал плечами и ответил:
— Вот он вот, — и кивнул в спину нерегилю — тот сидел спиной к собранию, — говорит, что так надо. Надо идти в степь.
Посмотрев на неподвижную спину самийа, Мубарак аль-Валид нахмурился и снова провел ладонью по огромному усу — о таких женщины восторженно говорили, что здесь хватит места орлиному гнезду. Тарик казался языческой статуей — безмятежный, неподвижный, полы накидки ложились на пол ровными белыми складками.
— Хорошо, — устало кивнул командующий Правой гвардией. — Хорошо, мы пойдем в рейд в степь. А как найти, где стоит кочевье этого самого великого кагана? Опять за птичкой полетим?
Вокруг сочувственно покивали и даже начали посмеиваться. Аммар строго сказал:
— Тарик говорит, что нас проведут джинны. Точнее говоря, двое джиннов…
Сипахсалары обреченно переглянулись. Самийа даже не пошевелился на своем месте в проеме огромного, в пол, окна.
И тогда старый Тахир ибн аль-Хусайн сказал:
— О повелитель! Нет силы, кроме как у Всевышнего, единого живого, создавшего все! И если нам суждено есть хлеб живых — значит, так тому и быть, а если нам предначертан хлеб мертвых — то и тут ничего не изменишь. Но я заклинаю тебя разводом и освобождением моих невольников — останься в Фейсале.
— Не проси и не клянись, о Тахир, — улыбнулся смуглому старику Аммар. — Ибо решение мое утвердилось в моем сердце. Я должен идти во главе войска — таков мой долг предстоятеля Аш-Шарийа перед лицом Всевышнего и эмира верующих. Это джихад, о Тахир. Кому, как не халифу, предводительствовать войском в священной войне?
Военачальники стали склоняться в покорных поклонах — один за другим.
Когда ковра, наконец, коснулось перо на чалме Хасана ибн Ахмада — командующий Правой гвардией долго кривился, кусая ус, но наконец, решился и он — Аммар обернулся к Тарику.
Темнеющий на фоне закатного окна силуэт чуть двинулся, показывая острый профиль. Аммару показалось, что нерегиль улыбается — еле заметно, едва изогнув губы. А потом Тарик снова застыл изваянием — глаза, вперившиеся в залитое малиновым заревом небо, раскрывались навстречу сумеркам нездешними колодцами мрака.
— Да поможет нам Всевышний… — тихо сказал Аммар — и распустил собрание.
…Войска уже прошли тагру, когда они подъехали на полет стрелы, — трое джунгар с белым полотнищем переговорного флага. Потом съехались с ашшаритскими вестовыми. После недолгих переговоров гвардеец подскакал к едущим стремя в стремя Аммару и Тарику.
— О мой повелитель! Дикари хотят вести переговоры — но только с господином нерегилем.
Тарик очень серьезно осмотрел дальний горизонт — впереди, насколько хватало глаз, колыхалась трава, — и кивнул:
— Так надо, Аммар, — и бросил вестовому:
— Пусть укажут место.
Через некоторое время войско провожало его глазами: сиглави мчал вперед, благородно распустив хвост, из-под копыт летели комья земли. Когда всадник перевалил за гребень дальнего холма, над землей тут же соткались из воздуха две другие конные фигуры — одна на вороном, как смоль, а вторая на золотисто-рыжем коне. Силат помаячили на гребне, а затем сорвались с места и умчались, как ветер, вслед за Тариком.
Тарег увидел ее раньше, чем она его. На вершине песчаной дюны, утыканной низкими перекрученными деревцами, стоял золотистый просторный паланкин с ярко-оранжевой занавеской. Его охраняли, как и было уговорено, трое ближних нукеров ханши.
Когда он подъехал — паланкин стоял дальше, чем показалось с первого раза, монотонно-желтый цвет степи скрадывал расстояния, и только блестели под солнцем пересохшие солончаки, — занавеска откинулась, и женщина вышла наружу.
На ней переливалось синим ярким шелком ханьское парадное платье с косой застежкой-запахом, узорчатые рукава стекали до самой земли, золотой орнамент тянулся по подолу нижнего платья небесно-голубого, царственного цвета шелка. Голову женщины увенчивала высокая остроконечная расшитая золотом шапка с соболиными отворотами. С обеих сторон с шапки на уши и на плечи стекали длинные парчовые ленты, перевитые жемчугом. Ханша прижала к груди руки в длинных рукавах, скрывающих на ханьский манер не только запястья, но даже ладони, — и отдала низкий поклон.
Тарег спешился, снова окинул взглядом женщину, и поклонился в ответ. Ханша указала на горевший на вершине дюны костер. С двух сторон от огня был настелен войлок и брошена подушка: белая кошма и синяя шелковая подушка для супруги кагана, черный войлок и простое кожаное сиденье для чужеземного воина. Им предстояло разговаривать через невысокое пламя костра.
Усевшись друг напротив друга, они еще раз переглянулись. Женщина проговорила на языке джунгар:
— Ты ведь понимаешь меня, существо из Сумерек. В паланкине сидит переводчик, но я не думаю, что он понадобится.
— Я понимаю тебя, — ответил Тарег по-джунгарски.
В другое время и в других обстоятельствах ему было бы даже интересно заняться строем и родством этого языка. Но сейчас было не то время, да и обстоятельства не подходили для языковедческих разысканий.
Ханша вдруг улыбнулась и сказала:
— Мое имя — Хулан-хатун.
Нерегиль посмотрел, прищурился и вдруг наклонился к пламени костра и тихо сказал:
— Твое имя — легион.
— Смотрите, какой умный…
И женщина-демон, уже ничего не стесняясь, выглянула из глаз человеческого тела. Для второго зрения Тарега фигура его собеседницы изрядно изменилась: над головой заколыхались длинные, как у лежащей на дне утопленницы волосы, глаза увеличились и превратились в выпуклые, пустые черные капли, в которых матово отражался свет костра.
— Приветствую князя Тарега Полдореа, — бледные тонкие губы раздвинулись, и демоница показала два ряда острых, одинаковых по размеру и длине зубов.
— Мы встречались? — усмехнулся нерегиль.
Это была шутка, как понимали и он, и его собеседница. Если бы им довелось встретиться там, на западе, то кто-нибудь из них уже бы лежал в земле. Вернее, в земле лежал бы Тарег, — если бы его оставила удача и он бы погиб в поединке. Куда посмертие забрасывает демонов, нерегиль не знал, да и не очень интересовался этим сугубо умозрительным, на его взгляд, вопросом. Тарег Полдореа предпочитал решать все вопросы с демонами практически — с помощью меча.
— Твоя слава идет впереди тебя, князь, — и она снова оскалила свои острые, как у окуня, зубы.
— Что ты хотела мне сказать?
Вместо ответа она окинула его своим странным, неживым взглядом. И вздохнула:
— Какая жалость.
Она говорила о его гейсе. О Договоре. В мире второго зрения, в мире хен Тарегов гейс выглядел даже отвратительнее, чем в дневном: его горло стягивала тонкая черная петля-удавка, перекручивающаяся влажным черным блеском, похожая на какую-то отвратительную пуповину веревка свешивалась с шеи и уползала куда-то в сумерки хен. На самом деле, понятно, куда — к державшему другой ее конец человеку.
Демоница резко бросила:
— Они тебя никогда не отпустят. Ты знаешь это, Полдореа. Ты же знаешь, какие они, — люди. Им всегда всего мало. И они будут век за веком таскать тебя на поводке Клятвы, измываясь, унижая тебя, заставляя расплачиваться за то, что ты сильнее, умнее и достойнее их. Нравится тебе такое будущее, Тарег?
— У меня нет другого, — спокойно ответил нерегиль.
— Эсен предлагает его тебе, — уперев в него взгляд своих смоляных капель-глаз, твердо проговорила демоница. — Как говорят здешние люди, у тебя нет плети, кроме конского хвоста, нет друзей, кроме собственной тени. Мы — твоя истинная родня. Мы — а не люди. Стань нашим побратимом, анда.
Нерегиль расхохотался — и смеялся долго, до слез. Демоница, не изменившись в лице, наблюдала за его горьким весельем.
— Побратимом? — отсмеялся, наконец, Тарег. — Какие у демона побратимы?
— Ты мало знаешь, — возразила она. — Какие названные братья, спрашиваешь ты? Такие же, как мы с Эсеном. Когда-то я тоже была женщиной Сумерек.
Тарег нахмурился:
— Если ты — мой портрет в будущем, то мне оно не нужно.