Света от фонарных столбов под окном хватает, чтобы разглядеть себя в зеркале, чего Зоя конечно не хочет. Незамедлительно и легко она скользит под большие тяжелые раковины. На холодном, остужающем ее кожу кафеле, утраивается по удобнее. Так, что проходящий в окне ее не увидит, да и вошедший внезапно, не удосужится присмотреться в эту заколдованную темноту. В маленькой норке, обхватив свои ноги руками, откинув голову на стену, обжитую пауками, она наконец обретает покой. Тишина, спокойствие и тьма, не связанная с ночью, она разливается из самого ее сердца.
На кукольном, миловидном лице застывает бледная маска. Мокрые от пота волосы липнут ко лбу образуя понятный только им хаотичный узор. Она не замечает их, не чувствует. Одна за одной из раскрытых зеленых глаз выползают слезы. Проливаются до самой ее шеи, путешествуют по ключицам, затрагивают открытую расслабленную грудь, а затем скрываются под тонкой белой майкой. Через бесчисленное количество минут, безобразно не жалеющих ее сердца, боль, что щемила и сдавливала ее ребра, выкручивала легкие и замедляла биение сердца, наконец покидает тело, теряется среди труб водостока. Иногда Зоя представляет себе, что это боль живая, что она раз за разом возвращается в это тело, чтобы провести время в укромном месте, чтобы восстановиться и разжечься, набраться сил и продолжить путешествовать по другим телам, яро выгоняющих ее из себя. Впрочем, без боли, Зоя не нашла бы этого чудного места под раковиной.
“Боль делает тело сильнее. Если ее нет, значит ты недостаточно стараешься!”.
За светом старых фонарных столбов нет ничего живого. Уверенно и нерасторопно, Зоя выползает из логова, стягивает с волос паутину, оборачивает рыжий хвост вокруг ладони, сжимает их туго. Наклоняется над раковиной, и пускает тонкой струйкой холодную воду. Топорно, не проявляя к себе нежности, омывает этой водой лицо, смывает лишнюю соль, свидетельство ее греха. Волосы уходят со лба и занимают положенное им место в строю. Обтирает мокрое лицо о тонкую майку. Лишь украдкой, с долей презрения окидывает взглядом отражение.
Пять шагов к выходу, в черный коридор. Внезапно что-то твердое врезается в грудь и живот, грубо путается под ногами, не успела она раствориться в тьме. Приняв твердую боевую стойку, в отличие от налетевшего на нее человека, она остается на ногах. Сердце не успевает ускориться, она разглядывает в лунном рассеянном свете знакомую форму, такую же, какую носит и она, на протяжении нескольких месяцев каждый день.
Высокий худой и, судя по всему, неуклюжий парень. Растерянно нервно озирается. Необдуманно, хватает Зою за руку, затаскивает, обратно в умывальник. Она могла бы одернуть руку, могла прихлопнуть его так, чтобы очнулся он только утром. Никто бы не заметил, не доказал бы ее ночного присутствия в умывальнике, но замедленная реакция, пустота внутри от ушедшей боли, и мертвенное безразличие, делают свое дело. Она входит в дверной проем за ним.
Черные взъерошенные волосы, очумелый взгляд. Охваченный лихорадкой он бросается к двери и медленно, беззвучно прикрывает ее. Зоя не произносит ни звука. Скептично складывает руки на груди, и пускает надменный взгляд.
– Дозорный! Чего стоишь?! Прячься! – взбудораженным шепотом хрипит парень.
– Какого хрена, спрашивается, ты приводишь в женский блок дозорного?! – возмущенно глухо спрашивает Зоя.
– Это женский умывальник?! Я и не заметил…Сюда! – парень нашаривает в темноте укромное место под умывальниками.
Лишь рыжая охотница успевает закатить глаза, как с неожиданной силой беглец сталкивает ее со своего места и запихивает обратно, в укромное и только ее интимное для слез место. Теперь она по-настоящему зла. Он оскорбил это святое место, лишил девственной скрывающей от глаз силы. Такой бурый гнев всегда отзывался невыносимой болью в ребрах, но сейчас боли нет. Заметив это, Зоя впадает в ступор, не успевает сказать ни слова больше, перед тем как незнакомец успевает приложить свою ладонь к ее лицу, сжимая ее рот и нос.