– Зачем? Они все равно найдут тебя.
– Если все правильно расставить, то искать будет нечего, а ты будешь свидетелем. Мое задание не так далеко от твоего дома. Скажешь, проходила мимо, обратился за помощью, не справился, погиб, ты закончила дело за меня.
– Так просто? А мне-то с этого что будет?
– Нет, не просто. Ты хотела другое дело? Вот тебе выгода.
– Откуда ты…
– Уши острые, забыла?
– Все равно, идиотская идея. Зачем?
– Не очевидно? Я хочу свободы, не хочу быть убитым по-настоящему, и не хочу убивать. Меня воспитывали по-другому, не так, как тебя. Я не должен был здесь находиться.
– Почему же ты здесь?
– Потому что мой старший брат погиб, а я оказался более живуч. Хочешь, чтобы я душу тебе раскрыл? Или просто ответишь, да-нет?
Мирон устало откидывает голову на белую плитку, прикрывает веки. На глаза падают растрепанные черные волосы. Лунный свет перемешивается со светом фонаря с улицы, и теперь они пляшут и освещают его шею, ровный без изъяна мальчишеский профиль. Зоя, вдруг ведомая этим светом, обращает к нему взгляд, удивляется тому, что увиденное ее привлекает и даже тянет, взбудоражено резко отдергивает себя, снова устремляется в изъеденный накипью кафель, пытается разглядеть его трещинки.
Теперь Зоя растеряна, она бегло обводит извилистые трубы взглядом, судорожно ищет ответ. Мирон безразличен ей, но от чего-то ей не нравится мысль о том, что он идет на самоубийство под предлогом призрачного шанса на свободу от пожизненной службы.
– Ладно… Я помогу. Кроме слов от меня что-нибудь потребуется? – голос ее звучит безжизненно холодно.
– Я пришлю тебе весточку.
– А кто у тебя в задании, расскажешь?
– Ахерон, – так же безжизненно отвечает Мирон.
– Справишься?
– Постараюсь.
– Не спросишь, кто у меня? – смутившись собственных слов, цедит она.
– Я знаю, одноклассница. Мне жаль, – подавленно отвечает Мирон.
– Ничего, я ее терпеть не могла.
На губах Зои проскальзывает легкая болезненная усмешка.
– И ты думаешь, она это заслужила? Она ведь не выбирала кем родиться, да и скорее всего сама не знает, кто она такая.
– Тем и лучше, прикончить ее в зародыше.
– Ты очень жестока, – ледяным голосом отвечает Мирон. В его голосе она чувствует неприемлемое осуждение, но решает молчать. Стоит ли спорить с тем, кто собирается выбрать смерть вместо службы.
Она лишь поджимает губы, невольно получается печальная улыбка. Сигарета заканчивается, и время снова идет своим чередом. В тишине верещит сверчок. Мирон встает со своего места, не отряхиваясь, направляется к выходу, не попрощавшись. Его окурок летит в раковину на ходу. Зоя остается одна, непривычно расслабленная и даже растерянная. Моет руки, лицо, пытается вернуть себя в привычное собранное каменное состояние, но не выходит. Спустя пару минут возвращается на спальное место, но уснуть удается лишь от усталости, под самое утро.
Глава 10. Охотница.
– Надо же, талантливая же тебе попалась!
В штабе царствует затхлый сырой воздух. Тусклый свет старых светильников и неуместной люстры с цветочными плафонами на фоне пожелтевших стен. Находиться здесь Зоя ненавидит больше всего в части, но того требует устав. За стеклянным окошком пухлая, непозволительно ярко накрашенная, нора хлопает неестественно длинными ресницами, водит длинными красными ногтями по развернутым рисункам.
Удивительно, как много им позволяет администрация. Эти ведьмы лишены имен, зовутся позорно «норами», но их это ничуть не смущает, никакой чести. Держать их здесь опрометчиво, конечно, они несут пользу делу, и все же, как же от них воняет ведьмовской алчностью и мелочностью. Когда-то они были пойманы, но орден всегда дает выбор даже им. Для Зои это еще одно доказательство, того, что избавлять человечество от ведьм правое и заслуженное дело. Никаких принципов, вины или нравственности, никакого раскаяния за содеянное, голое желание спасти свою жалкую шкуру. В любом случае, отсюда им пути нет, свои же прирежут с удовольствием, стоит им ступить за территорию части.
– Долго будете выслеживать? Мне поручили обо всем докладывать.
– Что ж, ты достала отличный материал, думаю дело пойдет быстро, – беззаботно пожав спущенным плечом, лепечет нора. Любуется, как в картинной галерее, с интересом поджимает пухлые, густо намазанные помадой, губы. Резко разворачивается в другой угол, к своим банкам-склянкам. Пышная трехэтажная огненная прическа покачивается, но не падает, как Пизанская башня. Не повезло попасть в ее смену, болтливая, не расторопная, хоть и опытная. Широкая сгорбленная спина. От натяжения вот-вот разорвется леопардовая блузка.