Зоя мелко перетаптывалась с ноги на ногу, сгибалась, почти падала, из нее текли слезы, и вот одна из них капнула прямо на угли. Соленая слеза потушила один из них и испарилась, тоненькой струей пара поднялась вверх. Время остановилось. Стало тихо, даже ветер не шуршал, не перебивал криков. Зоя широко раскрыла глаза, и на глазах ее пепел вихрем стал взлетать наверх, опутывать ее ураганом. Огонь разгорался вокруг нее и становился бурым. Боль исчезла в одну секунду. Ее глаза загорелись злым неверным красным светом. Послышался нечеловеческий, совсем не ее крик, и что-то острое проникло в слабое тело. Она чувствовала, как что-то чужое, темное и могущественное владеет ей, разрывает ее на куски изнутри. Оно говорит что-то совершенно неясное, и мама говорит вместе с ним. Зоя упала в пустоту, перестала существовать.
Миг в пустоте и ее изувеченное огнем мокрое тело было на руках матери. Боль была невыносимая, и тогда она поселилась в груди навсегда, как к себе домой. Она приняла эту боль вместе с холодной лаской материнских рук.
Это был лучший день.
«Вот ты где, подруга. А я испугалась, что больше не свидимся» — подумала Зоя, прикладывая свою большую, разгоревшуюся от воспоминаний, жаркую ладонь к груди, ласково лелея свой болезненный крест. В темноте их никто не увидит, никто не узнает. По щекам струятся беззвучные крупные слезы, они отражают полоску лунного света из-под потолка. Голые ступни сжались на холодном кафеле. Здесь никто не заметит ни ее страха, ни жалости к себе, ни слабости. Она благодарна за такое чудесное наказание, но от позора теперь ей не отмыться.
Мать приходит к ней на третий день. Трех дней Зое хватило, чтобы смириться с судьбой.
Стройная широкоплечая женщина в официальной строгой форме врывается беспардонно. Зоя не успевает встать с пола и сразу же получает тяжелую пощечину острой тыльной стороной ладони. Вжавшись в серую бетонную стену, она ждет, что будет дальше, но мать лишь хватает розовое лицо своими костлявыми, холодными, как железо, тяжелыми руками. Беспощадно тисками сжимает щеки и скулы, в ответ их сводит судорогой. Тонкая струйка крови на уголке девичьих губ касается белого пальца. Ровное лицо матери кривит оскал, являя собой морщины, которых раньше Зоя на ней не замечала. Тонкая светлая кожа постепенно разглаживается, надутые от ярости вены становятся слабее. Прядка светлого волоса падает на тонкую четкую бровь.
— Ты. Жалкая, — сквозь белоснежные хищные зубы цедит генерал-полковник.
Отбрасывает лицо в угол, как грязь, и ничего больше ни сказав, громкими шагами уходит, захлопнув дверь.
«И все? Как она могла прийти ради этого?! Почему не наказала как следует?! Или я не удостоена искупления??! Почему?! Почему?! Почему?!» Тревожные мысли рвут голову на части, терзают изнутри, выжигают душу. Зоя забивается в угол, плотнее прижимаясь к стене. Схватившись за встрепанные волосы, уходит глубоко в себя, где никто ее искать не будет.
***
Застывшая вода в кране медленно капает, разбивается о нержавеющую поверхность, оставляет на ней маленькие частички себя. В этих частичках прячется тусклый свет фонаря за окном, он такой рыжий из-за старых ламп или от того, что они хранят отблеск обращенных к ним рыжих волос.
Последние несколько дней после карцера оказались адом. Ее перестали бояться. Каждый имел смелость на нее посмотреть несвойственным выражением лиц. За спиной часто смеялись, не стеснялись проявлять неуважение. Дети. Мерзкие дети. Пустые места. Но больше всего она ненавидела тех, кто якобы на ее стороне, оказывал жалость, будто заставляя верить ее в собственную слабость и беспомощность. Контроль ситуации всегда был ей подвластен, она принимала свои неудачи и училась на них, знала, что делает все правильно, и в итоге получала то, что хотела. Это не касалось только матери, но она не смела подвергать сомнениям ее решения.
Она не получила наказание, она не повинилась за то, что сделала. Мать знает правду, никогда не было в этом сомнений. Ее грех гораздо тяжелее, чем то, как это выглядит. Она проявила слабость, позволила себя обмануть и оклеветать, позволила каким-то соплякам уложить себя на пол. Матери было противно ее касаться даже для того, чтобы наказать.
Боль из ребер переходит все границы, сковывает ноги, руки, голову, вот-вот разорвет их судорогой. Она не давала себе и минуты передышки, она занималась тренировками свирепо, забурилась внутрь себя. Этой ночью слезы стали выползать исподтишка.
Слабым пьяным движением Зоя проскальзывает на свое место под раковиной. Снова холодный кафель. Снова пустые трубы. Серо-зеленая плесень между квадратными плитками. Пыль и мелкие паучки со своими ниточками. Хорошо быть насекомым, легко спрятаться, жить недолго. От ненависти к себе на этот раз, дернулась щека. Будь у нее сигареты, курила бы до утра без остановки, пока не уснула. Поток слез не прекращается, заливает кафель. Безвольная рука тянется растереть лицо. Глубокий призрачный беззвучный вдох и оглушительный тяжелый выдох. Закричать бы. Слезы не помогают больше от боли. Внутри гниет пустота, заставляет чувствовать себя скорее нечистью, чем человеком.