Отец замечает Нину у своих ног, останавливается на мгновенье. Нина бьет его ногу еще сильнее, еще свирепее, она забывает о страхе, она готова его убить, она верит в то, что вот-вот в ней появится такая сила, что она сможет наконец повергнуть его. Она устает, ей так больно внутри. Он берет ребенка за шкирку, как кролика за уши, и сбрасывает ее так же, как мать.
Нина бьется головой, затем спиной, мир в глазах тут же меркнет. Она открывает глаза через время, тело пронзает резкая разрывающая боль. Во рту наливается кровь, ей очень тяжело набрать воздух в грудь. Пропадает свет.
Нина открывает глаза снова. Темно. Мама гладит ее по голове и лицу, ее руки холодные. Нина ерзает, не может примоститься удобнее и прижимается к ее коленям. Пару капель падают на детские ручки. Мама очнулась раньше, чем Нина.
В подвале сыро и холодно. Серые стены и очень много пыли. Дышать тяжело. Здесь только одно окно под потолком, вытянутое и узкое, и через него сочится лунный луч. К стене примыкает тонкая хлипкая лестница, а прямо перед ними дверь, ведущая в дом. У одной из стен мостится старая скамья, и это все, что их окружает. Раньше здесь что-то хранили, но сейчас здесь нет ничего, кроме их двоих. Где-то по углам прячутся крысы, они переговариваются между собой, «пи-пи-пи», сплетничают.
«Крысы могут выбраться наружу, а мы нет».
Время идет, они так и остаются ждать. Поздний вечер, Нина очень голодна и хочет пить. Мама сидит на лавочке, гладит Нину по голове, поет колыбельную. Становится немного спокойнее, Нина уже не плачет, и мама, кажется, тоже. Она лишь иногда шмыгает носом. Становится холодно.
За дверью, что ведет в кухню, слышатся шаги, и в следующую секунду в нее не громко стучат. Нина тут же вскакивает с маминых колен, и мама бежит к двери. Нина следует за ней. Они обе прислоняются к деревянной холодной двери щеками, и слышат, как за дверью кто-то тихо плачет, и слезы эти им обоим знакомы.
— Аня, выпусти нас, прошу! — слезно просит мама.
— Простите, я не могу, мне запретили… — так же слезно отвечает Аня.
— Что? Что значит запретили?
— Он зол, так зол, и пьян! Они все посходили с ума! Простите меня, прости, Ниночка! Как же вас так, что же теперь будет! — Аня заливается, ее речь становится неразборчивой, а голос теряется, переходит на шепот.
— Аня, как же остальные? Неужели они позволят ему так поступить с нами?!
— Когда он закрыл вас под замок, он утихомирился. Они все собрались и решили, что вам здесь место. Они сговорились не выпускать вас! Говорят, что вы с Михаилом Ивановичем! Говорят, что Ниночка наша, его дитя! И верят тому, что с пьяного бреда наговорил Григорий Васильевич! Пока вы здесь, он спокоен, и они решили, что всем будет лучше, если вы останетесь здесь! Что делать нам, Ольга?! Что делать?! Как теперь вас вызволять?!
Мама теряет силы в ногах, сползает по двери вниз и присаживается на корточки.
— Значит, наказать меня решили. Скажи, Аня, Миша жив?
— Да, его перевязали и отправили в лазарет, но неизвестно, что с ним дальше станется…
— Ясно. Аня, иди обратно. Никому не рассказывай, что ты к нам приходила, слышишь?
— Да, я слышу! Держитесь, мы придумаем что-нибудь! Мы будем просить, мы с Васей не оставим вас здесь! Оленька, Ниночка, миленькие!
— Спасибо, Аня, беги скорее отсюда, чтобы не заметили, а то и сядешь здесь с нами. Уходи, говорю!
Анины всхлипы слышатся все дальше, пока не прекращаются совсем.
Нина тихо присаживается к матери, обнимает ее. По щекам текут слезы, уже одни на двоих. Нина видит, как мама смотрит на нее. Они жалеют друг друга. Нина не понимает, что все это значит, и что ждет их дальше, но сердцу ее очень больно.
Становится все холоднее. Тихо.
Глава 9. Охотница
Взволнованный строй под горячим дрожащим воздухом. Фамилии, бойцы, строгие черные папки на каждого. Строгий до металлической жестокости голос полковника. Тверже, чем сейчас, никто из них не врезался в асфальт. Взгляд каждого прикован к железному столу. Заветные бумажки в красивых черных обертках стопками сложены в строгом порядке, как в том же строю.
Отточенным шагом рыжая голова движется к цели. Черная папка в руках, сухой тресканный взгляд полковника, по его лбу и вискам скатываются капли пота. Ничего лишнего, только приказ. Зоя возвращается в строй. Непроницаемое белое, холодное, даже в нещадных лучах солнца лицо, где-то глубоко внутри себя прячет ликующую улыбку.