Что ему не нравилось здесь, Яснорада поняла и по исходящему волнами напряжению, и по коготкам, что впились в плечо, с легкостью минуя ткань сарафана.
— А ты на самом деле кот? — шепнула она.
Послала незнакомцу извиняющуюся улыбку и, развернувшись, продолжила путь мимо ладных бревенчатых домиков к воротам. Их изба вместе с банькой и крохотным двориком стояла рядом с ними, но — единственная — по ту сторону изгороди.
— Кто ж еще, если не кот?
На это Яснораде ответить было нечего.
Она шмыгнула в приоткрывшуюся дверь избы, сложенной из круглых золотистых бревен. Едва не споткнулась о порог и зашипела, досадуя на свою неловкость. Но все предостороженности оказались излишними — Ягой в избе не оказалось. По лесенке, что шла из сеней, Яснорада поднялась в светелку.
— Жить будешь здесь, — объявила она.
Светелка была маленьким царством Яснорады — Ягая редко сюда поднималась. Ее владения — скрытая от чужих глаз спальня, полки с корешками и травами, печь с чугунками, в которых вечно что-то булькало и кипело. И пахло так странно, и запах этот, въедливый, травянистый, заполнял в избе, казалось, каждую щель.
Кот спрыгнул с ее плеча и по-хозяйски развалился на кровати. Первое время, едва появившись на свет, Яснорада спала на полатях, что сохранились с давних, как говорила Ягая, времен. Кровать появилась в избе в один взмах ресниц, как появляется еда на скатерти-самобранке. Ее вылепила из воздуха, света и дерева какая-то мастерица.
Яснорада жевала губу, в задумчивости глядя на кота.
— А что это на тебе? Одежка, что ли?
Он фыркнул.
— Вот еще, одежка. Шкура это моя.
— А почему она такая… волосатая? — неуверенно спросила Яснорада.
Кот наградил ее странным взглядом. Вдруг вспомнились причудливые книги Ягой. В них ведь тоже попадались коты — отчего-то чаще, чем другая живность. Наверное, богатой фантазией Яснорада не обладала — никак не могла представить, как кот из веток и глины может быть «пушистым», и что значит «оглушительно мурчать». До этих пор…
Кот провел языком по пушному телу.
— Зачем ты лижешь свои волосы? — ужаснулась Яснорада.
— Это называется шерсть, — наставительно произнес он. — И я ее мою.
— Не из этой ли шерсти кащеградские шьют себе теплые кафтаны?
Кот, кажется, обиделся. Отвернув морду в сторону, самозабвенно продолжил себя мыть. Розовый язычок только так и мелькал. Поразмыслив, Яснорада лизнула ладонь. Ощущения ей не понравились.
— Ты самый неправильный из котов, которых я видела.
— А как выглядят ваши правильные коты? — заинтересовался он.
Яснорада объяснила, чем повергла кота в глубокое, точно предрассветный сон, изумление. Шерсть на его загривке встала дыбом.
— Ужасные создания! Дети сора и земли, как они получили право именоваться котами?!
— Их просто назвали так те, кто их сотворил. А кто назвал тебя?
— Начнем с того, что меня никто не сотворял. Я просто был.
— Но так не бывает. Ягая говорит, у всего есть начало и конец.
— Кто же тогда сотворил тебя?
Яснорада пожала плечами.
— Ягая, кто ж еще. Кому, как не отцу или матери, создавать себе сыновей и дочерей?
Она робко коснулась шерсти кота, который спокойно наблюдал за ней яркими и золотыми, что осколки Кащеева дворца, глазами. В одном месте шерсть была мокрая, в другом — гладкая и шелковистая, словно дорогая ткань.
Странное тепло вдруг бережно коснулось пальцев. Невидимым ручейком скользнуло по кисти, кольцом охватывая тонкое запястье, и потянулось выше — к предплечью и плечу. Яснорада охнула. Кот, казалось, тоже почувствовал что-то. Заглянул в ее лицо — внимательно и совсем как-то по-человечьи, и вдруг лизнул тыльную сторону ее ладони. Кошачий язык оказался очень шершавым — точно камень, не обтесанный водой.
— Щекотно, — хихикнула Яснорада.
Она понаблюдала, как кот увлеченно вымывал свою шкуру. Удивительно, но это диковинное зрелище приносило умиротворение.
— Как думаешь, у тебя тоже есть мать? Такая же… пушистая?
Кот вскинул голову, задумался.
— Я просто помню, что я был. А потом был снова. И я знал, что я — кот. Окружал меня дремучий лес. Я был его стражем, его хранителем. Сидел на высоком столбе и глядел вдаль, чтобы никакая злая сила на мой лес не посягнула. Какой-то молодец подкрался ко мне и попытался схватить. Я дрался, будто от этого зависела моя жизнь — ведь свобода зависела безусловно. Впивался в него всеми своими когтями, которые разрежут даже сталь, если я того захочу. Да вот беда, о моих когтях и моей небывалой силе молодец был наслышан. Он облачился в железные перчатки, на голову железную шапку надел. Так он и смог найти на меня управу. Вот только я лапы опускать не привык, и жизнь в лесу на неволю менять не собирался. Бросился прочь от него — только земля из-под лап летела. Через терновый лес нескоро пробрался, а потом — через изувеченную стальными когтями изгородь. Обрадовался, когда город нашел, да только врата его оказались закрыты. Так я и очутился здесь, а где, мне и самому неведомо.